Там же. Комната в замке.
Входят король, королева, Розенкранц,
Гильденстерн и свита.
Король
Привет вам, Розенкранц и Гильденстерн!
Помимо жажды видеть вас пред нами,
Заставила вас вызвать и нужда.
До вас дошла уже, наверно, новость
О превращеньи Гамлета. Нельзя
Сказать иначе, так неузнаваем
Он внутренне и внешне. Не пойму,
Какая сила сверх отцовой смерти
Произвела такой переворот
В его душе. Я вас прошу обоих
Как сверстников его, со школьных лет
Узнавших коротко его характер,
Пожертвовать досугом и провесть
Его у нас. Втяните принца силой
В рассеянье, и в обществе с собой,
Где только будет случай, допытайтесь,
Какая тайна мучает его
И нет ли от нее у нас лекарства.
Королева
Он часто вспоминал вас, господа.
Я больше никого не знаю в мире,
Кому б он был так предан. Если вам
Не жалко будет выказать любезность
И ваше время можно посвятить
Надежде нашей и ее поддержке,
Приезд ваш будет нами награжден
По-королевски.
Розенкранц
У величеств ваших
Вполне довольно августейших прав,
Чтоб волю изъявлять не в виде просьбы,
А в повеленьи.
Гильденстерн
И однако, мы,
Горя повиновеньем, повергаем
Свою готовность к царственным стопам
И ждем распоряжений.
Король
Спасибо, Розенкранц и Гильденстерн.
Королева
Спасибо, Гильденстерн и Розенкранц,
Пожалуйста, пройдите тотчас к сыну.
Он так переменился! Господа,
Пусть кто-нибудь их к Гамлету проводит.
Гильденстерн
Дай бог, чтоб наше общество пошло
Ему на утешенье.
Королева
Бог на помощь.
Розенкранц, Гильденстерн
и некоторые из свиты уходят.
Входит Полоний.
Полоний
Послы благополучно, государь,
Вернулись из Норвегии.
Король
Ты был всегда отцом благих вестей.
Полоний
Был, государь, не так ли? И останусь.
Я долг привык блюсти пред королем,
Как соблюдаю душу перед Богом.
И знаете, что я вам доложу?
Что либо этот мозг уж не годится
В охотничьи ищейки, либо я
Напал на корень Гамлетовых бредней.
Король
О не тяни! Не терпится узнать.
Полоний
Сперва аудиенцию посольству,
А мой секрет на сладкое к нему.
Король
Так сделай милость, выйди к ним навстречу.
Полоний уходит.
Он говорит, Гертруда, что нашел,
На чем ваш сын несчастный помешался.
Королева
Причина, к сожалению, одна:
Смерть короля и спешность нашей свадьбы.
Король
Увидим сами.
Возвращается Полоний с Вольтимандом
и Корнелием.
Здравствуйте, друзья!
Что, Вольтиманд, наш брат король норвежский?
Вольтиманд
Благодарит и сам желает благ.
Набор охотников приостановлен.
Он до сих пор казался королю
Военной подготовкой против Польши,
Но прикрывал, как понял он, удар
По вашему величеству. Увидя,
Что век его и слабость и болезнь
Обмануты племянником, он вызвал
Его приказом. Фортинбрас пришел,
От дяди получил головомойку
И дал, раскаясь, клятву никогда
На вас, милорд, не подымать оружья.
На радостях растроганный старик
Дает ему три тысячи годичных
И право двинуть набранных солдат
В поход на Польшу. В приложеньи — просьба,
(подает бумагу)
Чтоб вы благоволили дать войскам
Свободный пропуск чрез свои владенья
Под верное ручательство, статьи
Которого изложены особо.
Король
Весьма довольны положеньем дел.
Вчитаемся подробней на досуге
И, обсудив, придумаем ответ.
Благодарим за рвенье. Отдохните.
А вечером пожалуйте на пир.
До скорой встречи.
Вольтиманд и Корнелий уходят.
Полоний
Это дело в шляпе.
Вдаваться, государи, в спор о том,
Что значит царь и слуги и что время
Есть время, день есть день и ночь есть ночь, —
Есть трата времени и дня и ночи.
Итак, раз краткость есть душа ума,
А многословье — тело и прикрасы,
То буду сжат. Ваш сын сошел с ума.
С ума, сказал я, ибо сумасшедший
И есть лицо, сошедшее с ума.
Но по боку.
Королева
Дельней, да безыскусней.
Полоний
Здесь нет искусства, госпожа моя.
Что он помешан — факт. И факт, что жалко.
И жаль, что факт. Дурацкий оборот.
Но все равно. Я буду безыскусен.
Допустим, он помешан. Надлежит
Найти причину этого эффекта
Или дефекта, ибо сам эффект
Благодаря причине дефективен.
А то, что надо, в том и есть нужда.
Что ж вытекает?
Я дочь имею, ибо дочь — моя.
Вот что дала мне дочь из послушанья.
Судите и внимайте, я прочту.
(Читает.)
«Небесной, идолу души моей, ненаглядной Офелии». Это плохое выраженье, избитое выраженье: «ненаглядной» — избитое выраженье. Но слушайте дальше. Вот:
(Читает)
«На ее дивную белую грудь эти...» и тому подобное.
Королева
Ей это Гамлет пишет?
Полоний
Миг терпенья.
Я по порядку, госпожа моя.
(Читает)
«Не верь дневному свету,
Не верь звезде ночей,
Не верь, что правда где-то,
Но верь любви моей.
О дорогая Офелия, не в ладах я со стихосложеньем. Вздыхать по мерке не моя слабость. Но что я крепко люблю тебя, о, моя хорошая, верь мне. Прощай. Твой навеки, драгоценнейшая, пока эта махина принадлежит ему. Гамлет».
Вот что мне дочь дала из послушанья,
А также рассказала на словах,
Когда по времени и где по месту
Любезничал он с ней.
Король
Как приняла
Она его любовь?
Полоний
Какого мненья
Вы обо мне?
Король
Вы чести образец
И преданности.
Полоний
Рад бы оказаться.
Какого ж мненья были б вы, когда,
Застигнув эту страсть в ее зачатке —
А я ее, признаться, разглядел
Скорей, чем дочь, — какого мненья были б
Вы, государыня, вы, государь,
Когда б я терпеливее бумаги
Сквозь пальцы стал смотреть на эту страсть
И сделал сердцу знак молчать? Какого
Вы были б мненья? Нет, я напрямик
Немедленно сказал своей девице:
«Лорд Гамлет — принц, он не твоей звезды.
Тому не быть», и сделал ей внушенье
Замкнуться от его похвал на ключ,
Гнать посланных и возвращать подарки.
Она меня послушалась, и что ж:
Отвергнутый, чтоб выразиться вкратце,
Он впал в тоску, утратил аппетит,
Утратил сон, затем утратил силы,
А там из легкого расстройства впал
В тяжелое, в котором и бушует
На горе всем.
Король
Вы тех же мыслей?
Королева
Да.
Правдоподобно.
Полоний
Назовите случай,
Когда бы утверждал я: «это так»,
А было б по-иному.
Король
Не припомню.
Полоний
(Показывая на свою голову и плечи)
Я это дам от этого отсечь,
Что прав и ныне. С нитью путеводной
Я под землей до правды доберусь.
Король
Как это нам проверить?
Полоний
Очень просто.
Он бродит тут часами напролет
По галерее.
Королева
Совершенно верно.
Полоний
Я дочь к нему направлю в этот час,
А мы вдвоем за занавеску станем.
Увидите их встречу. Если он
Не любит дочь и не любовью болен,
Я больше не советник, а держу
Заезжий двор.
Король
Ну что ж, понаблюдаем.
Королева
А вот бедняжка с книжкою и сам.
Полоний
Уйдите оба, оба уходите.
Я подойду к нему. Прошу простить.
Король, королева и свита уходят.
Входит Гамлет, читая.
Как поживает господин мой Гамлет?
Гамлет
Хорошо, слава Богу.
Полоний
Вы меня знаете, милорд?
Гамлет
Отлично. Вы рыбный торговец.
Полоний
Нет, что вы, милорд.
Гамлет
Тогда не мешало б вам быть таким же честным.
Полоний
Честным, милорд?
Гамлет
Да, сэр. Быть честным, по ходу вещей, значит быть единственным из десяти тысяч.
Полоний
Это совершенная истина, милорд.
Гамлет
Уж если и солнце приживает червей с собачиной, была бы падаль для лобзаний... Есть у вас дочь?
Полоний
Есть, милорд.
Гамлет
Не пускайте ее на солнце. Зачать — благодатно, но не для вашей дочери. Не зевайте, приятель.
Полоний (в сторону)
Ну, что вы скажете? Нет-нет, да и свернет на дочку. А вперед не узнал. Рыбный, говорит, торговец! Далеко зашел, далеко! В сущности говоря, в молодости и я ох как натерпелся от любви. Почти что в этом роде. Попробую опять. — Что читаете, милорд?
Гамлет
Слова, слова, слова.
Полоний
А в чем там дело, милорд?
Гамлет
Между кем и кем?
Полоний
Я хочу сказать, что написано в книге, милорд?
Гамлет
Клевета. Каналья сатирик утверждает, что у стариков седые бороды, лица в морщинах, из глаз густо сочится смола и сливовый клей и что их распирает от маломыслия, сопряженного со слабостью ляжек. Всему этому, сэр, я верю легко и охотно, но публиковать это считаю бесстыдством, ибо сами вы, милостивый государь, когда-нибудь состаритесь, как я, ежели, подобно раку, будете пятиться задом.
Полоний (в сторону)
Если это и безумье, то по-своему последовательное. — Не уйти ли подальше с открытого воздуха, милорд?
Гамлет
Куда, в могилу?
Полоний
В самом деле, дальше нельзя. (В сторону) Как проницательны подчас его ответы! Находчивость, которая часто сама валится на полоумных и не всегда жалует понятливых. Однако пойду поскорей придумаю, как бы ему встретиться с дочкой. — Досточтимый принц, прошу разрешенья удалиться.
Гамлет
Не мог бы вам дать ничего, сэр, с чем расстался бы охотней. Кроме моей жизни, кроме моей жизни, кроме моей жизни.
Полоний
Желаю здравствовать, принц.
Гамлет
О, эти несносные старые дурни!
Входят Розенкранц и Гильденстерн.
Полоний
Вам принца Гамлета? Вот он как раз.
Розенкранц (Полонию)
Спасибо, сэр.
Полоний уходит.
Гильденстерн
Почтенный принц!
Розенкранц
Бесценный принц!
Гамлет
Ба, милые друзья! Ты, Гильденстерн?
Ты, Розенкранц? Ну, как дела, ребята?
Розенкранц
Как у любого из сынов земли.
Гильденстерн
По счастью, наше счастье не чрезмерно.
Мы не верхи на колпаке Фортуны.
Гамлет
Но также не низы ее подошв?
Розенкранц
Ни то, ни это, принц.
Гамлет
Значит, вы где-то на полдороге к талии или в самой сердцевине ее милостей.
Гильденстерн
Вот-вот. Там мы люди свои.
Гамлет
В тайниках Фортуны? Охотно верю. Это баба бывалая. Однако что нового?
Розенкранц
Ничего, принц, кроме того, что в мире завелась совесть.
Гамлет
Значит, скоро конец света. Впрочем, у вас ложные сведенья. Однако давайте поподробнее. Чем прогневили вы, дорогие мои, эту свою Фортуну, что она шлет вас сюда, в тюрьму?
Гильденстерн
В тюрьму, принц?
Гамлет
Дания — тюрьма.
Розенкранц
Тогда весь мир тюрьма.
Гамлет
И притом образцовая, со множеством арестантских, темниц и подземелий, из которых Дания — наихудшее.
Розенкранц
Мы не согласны, принц.
Гамлет
Значит, для вас она не тюрьма, ибо сами по себе вещи не бывают хорошими и дурными, а только в нашей оценке. Для меня она тюрьма.
Розенкранц
Значит, тюрьмой делает ее ваша жажда славы. Вашим запросам тесно в ней.
Гамлет
О боже! Заключите меня в скорлупу ореха, и я буду мнить себя повелителем бесконечности, только избавьте меня от дурных снов.
Гильденстерн
А вот сны-то и есть мечты о славе. Так что сущность честолюбца — это как бы тень, отбрасываемая сном.
Гамлет
Сон сам по себе только тень.
Розенкранц
Ваша правда. И по-моему, желанье славы такого воздушного строения, что всего лишь тень тени.
Гамлет
Итак, одни ничтожества у нас истинные тела, а владетельные и великие особы — тени ничтожеств. Однако, чем умствовать, не пойти ли лучше ко двору. Ей-богу, я едва соображаю.
Розенкранц и Гильденстерн
Мы ваши верные слуги.
Гамлет
О них ни слова. Я вас с ними не ставлю на одну доску. Говоря правду, штат у меня ужасный. Но положа руку на сердце: зачем вы в Эльсиноре?
Розенкранц
В гостях у вас, принц, больше ни за чем.
Гамлет
При моей бедности, мала и моя благодарность. Но я благодарю вас. И однако: даже этой благодарности слишком для вас много. За вами не посылали? Это ваше собственное побужденье? Ваш приезд доброволен? А? Пожалуйста, по совести. А? А? Ну как?
Гильденстерн
Что нам сказать, милорд?
Гамлет
Ах, да что угодно, только не к делу. За вами послали. В ваших глазах есть род признанья, которое ваша сдержанность бессильна затушевать. Я знаю, добрый король и королева послали за вами.
Розенкранц
С какой целью, принц?
Гамлет
Это уж вам лучше знать. Но только заклинаю вас правами товарищества, былым единодушьем, обязательствами, налагаемыми нерушимой любовью, и всем тем из заветнейшего, что что мог бы привести кто-нибудь поискусней, — без изворотов со мной: посылали за вами или нет?
Розенкранц (Гильденстерну)
Что вы скажете?
Гамлет (в сторону)
Ну вот, не в бровь, а в глаз! — Если любите меня, не отпирайтесь.
Гильденстерн
Милорд, за нами послали.
Гамлет
Хотите, скажу вам — зачем. Таким образом, моя догадка предупредит вашу болтливость, и ваша верность тайне короля и королевы не полиняет ни перышком. Недавно, не знаю почему, я потерял всю свою веселость и привычку к занятьям. Мне так не по себе, что этот цветник мирозданья, земля, кажется мне бесплодною скалою, а этот необъятный шатер воздуха с неприступно вознесшейся твердью, этот, видите ли, царственный свод, выложенный золотою искрой, на мой взгляд — просто-напросто скопление вонючих и вредных паров. Какое чудо природы человек! Как благородно рассуждает! С какими безграничными способностями! Как точен и поразителен по складу и движеньям! В поступках как близок к ангелу! В воззреньях как близок к Богу! Краса вселенной! Венец всего живущего! А что мне эта квинт-эссенция праха? Мужчины не занимают меня, и женщины тоже, как ни оспаривают это ваши улыбки.
Розенкранц
Принц, ничего подобного не было у меня в мыслях!
Гамлет
Что же вы усмехнулись, когда я сказал, что мужчины не занимают меня?
Розенкранц
Я подумал, какой постный прием окажете вы в таком случае актерам. Мы их обогнали по дороге. Они направляются сюда предложить вам свои услуги.
Гамлет
Играющему королей — низкий поклон. Я буду данником его величества. Странствующий рыцарь найдет дело для своего меча и щита. Вздохи любовника не пропадут даром. Меланхолик обретет желанный покой. Над шутом будут надрывать животики все те, у кого они, как взведенные курки, только ждут щекотки. Пускай героиня выкладывает всю душу, не не стесняясь стихосложеньем. Что это за актеры?
Розенкранц
Те самые, которые вам так нравились, — столичные трагики.
Гамлет
Что их толкнуло в разъезды? Постоянное пристанище было выгоднее в отношении денег и для славы.
Розенкранц
Я думаю, их к этому принудили последние нововведенья.
Гамлет
Ценят ли их так же, как когда я был в городе? Такие же ли у них сборы?
Розенкранц
Нет, в том-то и дело, что нет.
Гамлет
Отчего же? Разве они стали хуже?
Розенкранц
Нет, они подвизаются на своем поприще с прежним блеском. Но в городе объявился целый выводок детворы, едва из гнезда, которые берут самые верхние ноты и срывают нечеловеческие аплодисменты. Сейчас они в моде и подвергают таким нападкам обыкновенные театры, как они их называют, что люди со шпагами не решаются их посещать из страха гусиных перьев.
Гамлет
Как, разве это дети? Кто их содержит? Как им платят? Что, это их призванье, пока у них не погрубеют голоса? А позже, когда они сами станут актерами обыкновенных театров, если у них не будет другого выхода, не пожалеют ли они, что старшие восстанавливали их против собственной будущности?
Розенкранц
Сказать правду, много было шуму с обеих сторон, и народ не считает грехом стравливать их друг с другом. Одно время за пьесу ничего не давали, если в ней не разделывались с противником.
Гамлет
Неужели?
Гильденстерн
О, крови при этом испорчено не мало.
Гамлет
И мальчишки одолевают?
Розенкранц
Да, принц. И Геркулеса с его ношей.
Гамлет
Впрочем, это неудивительно. Например, сейчас дядя мой — датский король, и те самые, которые которые строили ему рожи при жизни моего отца, дают по двадцать, сорок, пятьдесят и по сто дукатов за его мелкие изображения. Черт возьми, тут есть что-то сверхъестественное, если бы только философия могла до этого докопаться!
Трубы за сценой.
Гильденстерн
Вот и актеры.
Гамлет
С приездом в Эльсинор вас, господа! Ваши руки, товарищи. В понятья радушия входят такт и светские условности. Обменяемся их знаками, чтобы после моей встречи с актерами вы не подумали, что с ними я более любезен. Еще раз, с приездом. Но мой дядя-отец и тетка-матушка ошибаются.
Гильденстерн
В каком отношении, милорд?
Гамлет
Я помешан только в норд-норд-вест. При южном ветре я еще отличу сокола от цапли.
Входит Полоний.
Полоний
Здравствуйте, господа.
Гамлет
Слушайте, Гильденстерн, и вы тоже. На каждое ухо по слушателю. Старый младенец, которого вы видите, еще не вышел из пеленок.
Розенкранц
Может быть, он попал в них вторично. Сказано ведь: старый, что малый.
Гамлет
Предсказываю, что и он с сообщеньем об актерах. Вот увидите. — Совершенная правда, сэр. В понедельник утром, как вы сказали.
Полоний
Милорд, у меня есть новости для вас.
Гамлет
Милорд, у меня есть новости для вас. Когда Росций был в Риме актером...
Полоний
Актеры приехали, милорд.
Гамлет
Кудах-тах-тах, кудах-тах-тах...
Полоний
Ей-богу, милорд.
Гамлет
Прикатили на ослах...
Полоний
Лучшие в мире актеры на любой вкус, как-то: для трагедий, комедий, хроник, пасторалей, вещей пасторально-комических, историко-пасторальных, трагико-исторических, трагикомико- и историко-пасторальных, для сцен вне разряда и непредвиденных сочинений. Важность Сенеки, легкость Плавта для них не штука. В чтеньи наизусть и экспромтом это люди единственные.
Гамлет
О Евфай, судья Израиля, какое у тебя было сокровище!
Полоний
Какое же это сокровище было у него, милорд?
Гамлет
А как же,
«Единственную дочь растил
И в ней души не чаял».
Полоний (в сторону)
Все норовит о дочке!
Гамлет
А? Не так, что ли, старый Евфай?
Полоний
Если Евфай — это я, то совершенно справедливо, у меня есть дочь, в которой я души не чаю.
Гамлет
Нет, ничуть это не справедливо.
Полоний
Что же тогда справедливо, милорд?
Гамлет
А вот что:
«А вышло так, как бог судил,
И клад, как воск, растаял».
И затем вы знаете:
«Но все равно
Так быть должно».
Продолженье, — виноват, — в первой строфе духовного стиха, потому что, видите, мы будем сейчас развлекаться.
Входят четверо или пятеро актеров.
Здравствуйте, господа. Милости просим. Рад вам всем. Здравствуйте, мои хорошие. — Ба, старый друг! Скажите, какой бородой завесился с тех пор как мы не видались! Приехал, прикрывшись ею, подсмеиваться надо мною в Дании? Вас ли я вижу, барышня моя? Царица небесная, вы на целый венецианский каблук залетели в небо с нашей последней встречи. Будем надеяться, ваш голос не фальшивит, как золото, изъятое из обращенья. — Милости просим, господа. Давайте, как французские сокольничьи, набросимся на первое, что попадется. Пожалуйста, какой-нибудь монолог. Дайте нам образчик вашего искусства. Ну! Какой-нибудь страстный монолог.
Первый актер
Какой монолог, добрейший принц?
Гамлет
Помнится, раз ты читал мне один отрывок; вещи никогда не ставили, или не больше разу, — пьеса не понравилась. Для большой публики это было, что называется, не в коня корм. Однако, как воспринял я и другие, еще лучшие судьи, это была великолепная пьеса, хорошо разбитая на сцены и написанная с простотой и умением. Помнится, возражали, что стихам недостает пряности, а язык не обнаруживает в авторе отбора, но находили работу добросовестной, с чертами здоровья и основательности, приятными без натяжки. Один монолог я в ней особенно любил, это, где Эней рассказывает о себе Дидоне, и в особенности то место, где он говорит об убийстве Приама. Если он еще у вас в памяти, начните вот с какой строчки. Погодите, погодите.
Свирепый Пирр, тот, что, как зверь Гирканский...
Нет, не так. Но начинается с Пирра.
«Свирепый Пирр, чьи черные доспехи
И мрак души напоминали ночь,
Когда лежал он, прячась в конском чреве,
Теперь закрасил черный цвет одежд
Малиновым — и стал еще ужасней.
Теперь он с ног до головы в крови
Мужей и жен, и сыновей и дочек,
Запекшейся в жару горящих стен,
Которые убийце освещают
Дорогу к цели. В кровяной коре,
Дыша огнем и злобой, Пирр безбожный,
Карбункулами выкатив глаза,
Приама ищет».
Продолжайте сами.
Полоний
Ей-богу, хорошо, милорд, с хорошей дикцией и чувством меры.
Первый актер
«... Пирр его находит.
Насилу приподнявши меч, Приам
От слабости его роняет наземь.
Ему навстречу подбегает Пирр,
С плеча замахиваясь на Приама;
Но этого уже и свист клинка
Сметает с ног. И тут, как бы от боли,
Стена дворца горящего, клонясь,
Обваливается и оглушает
На миг убийцу. Пирров меч в руке
Над головою так и остается,
Как бы вонзившись в воздух на лету.
С минуту, как убийца на картине,
Стоит, забывшись, без движенья Пирр,
Руки не опуская.
Но, как бывает часто перед бурей,
Беззвучны выси, облака стоят,
Нет ветра, и земля, как смерть, притихла, –
Откуда ни возьмись, внезапный гром
Раскалывает местность... Так, очнувшись,
Тем яростней возжаждал крови Пирр,
И вряд ли молот в кузнице циклопов
За ковкой лат для Марса плющил сталь
Бесчувственней, чем Пирров меч кровавый
Пал на Приама.
Стыдись, Фортуна! Дайте ей отставку,
О боги, отымите колесо,
Разбейте обод, выломайте спицы,
И круглый вал скатите с облаков
В тартарары!»
Полоний
Слишком длинно.
Гамлет
Это пошлют в цырюльню вместе с вашей бородой. — Продолжай, прошу тебя. Для него существуют только балеты и сальные анекдоты, а от прочего он засыпает. Продолжай. Перейди к Гекубе.
Первый актер
«Кто б увидал лохматую царицу...»
Гамлет
«Лохматую царицу»?
Полоний
Хорошо! «Лохматую царицу» — хорошо!
Первый актер
«Гася слезами пламя, босиком
Она металась с головной повязкой
Взамен венца, и обмотавши стан,
Сухой от многочадья, одеялом,
Случившимся в руках. Кто б увидал
Все это, ядовитыми словами
Фортуну бы позором заклеймил.
А если б боги сами подсмотрели,
Как потешался над царицей Пирр,
Кромсая перед нею тело мужа.
И если смертный может их пронять, —
Тогда бы вопль несчастной, переполнив
Слезами жаркие глаза небес,
Смягчил бессмертных».
Полоний
Смотрите, он изменился в лице и весь в слезах! Пожалуйста, довольно.
Гамлет
Хорошо. Остальное доскажешь после. Почтеннейший, посмотрите, чтоб об актерах хорошо позаботились. Вы слышите, пообходительнее с ними, потому что они обзор и короткая повесть времени. Лучше иметь скверную надпись на гробнице, нежели дурной их отзыв при жизни.
Полоний
Принц, я обойдусь с ними по заслугам.
Гамлет
Нет, лучше, чтоб вас чорт побрал, любезнейший! Если обходиться с каждым по заслугам, кто уйдет от порки? Обойдитесь с ними в меру вашего достоинства. Чем меньше у них заслуг, тем больше их будет у вашей щедрости. Проводите их.
Полоний
Пойдемте, господа.
Гамлет
Идите за ним, друзья. Завтра у нас представленье.
Полоний и все актеры, кроме первого, уходят.
Скажи, старый друг, можете вы сыграть «Убийство Гонзаго»?
Первый актер
Да, милорд.
Гамлет
Поставь это завтра вечером. Скажи, можно ли, в случае надобности, заучить кусок строк в двенадцать-шестнадцать, который бы я сочинил и вставил, — можно?
Первый актер
Да, милорд.
Гамлет
Превосходно. Ступай за тем господином, да смотри, не передразнивайте его.
Первый актер уходит.
Простимся до вечера, друзья мои. Еще раз: вы — желанные гости в Эльсиноре.
Розенкранц
Добрейший принц!
Гамлет
Храни вас Бог!
Розенкранц и Гильденстерн уходят.
Один я. Наконец-то.
Какой же я холоп и негодяй!
Не страшно ль, что актер проезжий этот
В фантазии, для сочиненных чувств,
Так подчинил мечте свое сознанье,
Что сходит кровь со щек его, глаза
Туманят слезы, замирает голос,
И облик каждой складкой говорит,
Чем он живет. А для чего в итоге?
Из-за Гекубы!
Что он Гекубе? Что ему Гекуба?
А он рыдает. Что б он натворил,
Будь у него такой же повод к страсти,
Как у меня? Зал плавал бы в слезах.
Он оглушил бы громом монолога
Виновного, и свел его с ума,
И вразумил бы скромность и невинность,
И зренье бы и слух поверг во прах.
А я,
Тупой и жалкий выродок, слоняюсь
В сонливой лени и ни о себе
Не заикнусь, ни пальцем не ударю
Для короля, чью жизнь и власть смели
Так подло. Что ж, я трус? Кому угодно
Сказать мне дерзость? Дать мне тумака?
Как мальчику прочесть нравоученье?
Взять за нос? Обозвать меня лжецом
Заведомо безвинно? Кто охотник?
Смелее! В полученьи распишусь.
Не желчь в моей печенке голубиной,
Позор не злит меня, а то б давно
Я выкинул стервятникам на сало
Труп изверга. Блудливый шарлатан!
Кровавый, лживый, злой, сластолюбивый!
О мщенье!
Ну и осел я, нечего сказать!
Я, сын отца убитого, на мщенье
Подвинутый из ада и с небес,
Как проститутка, изливаю душу
И громко сквернословью предаюсь,
Как судомойка!
Тьфу, чорт! Проснись, мой мозг! Я где-то слышал,
Что люди с темным прошлым, находясь
На представленьи, сходном по завязке,
Ошеломлялись живостью игры
И сами сознавались в злодеяньях.
Убийство выдает себя без слов,
Хоть и молчит. Я поручу актерам
Сыграть пред дядей вещь по образцу
Отцовой смерти. Послежу за дядей, —
Возьмет ли за живое. Если да,
Я знаю, как мне быть. Но может статься,
Тот дух был дьявол. Дьявол мог принять
Любимый образ. Может быть, лукавый
Расчел, как я устал и удручен,
И пользуется этим мне на гибель.
Нужны улики поверней моих.
Здесь, в записях. Для этого со сцены
Я совесть короля на них поддену.
(Уходит)
Палата в замке
Трубы. Входят Король, Королева, Розенкранц,
Гильденстерн и Приближенные.
Король
Привет вам, Розенкранц и Гильденстерн!
Не только тем, что вас мы рады видеть,
Но и нуждою в вас был причинен
Столь спешный вызов. Вам уже известно
Преображенье Гамлета; в нем, точно,
И внутренний, и внешний человек
Не сходен с прежним. Что еще могло бы,
Коли не смерть отца, его отторгнуть
От разуменья самого себя,
Не ведаю. Я вас прошу обоих,
Затем что с юных лет вы с ним росли
И близки с ним по юности и нраву,
Остаться здесь, средь нашего двора,
На некоторый срок; своим общеньем
Вовлечь его в забавы и разведать,
Насколько вам позволит случай, нет ли
Чего сокрытого, чем он подавлен
И что, узнав, мы властны исцелить.
Королева
Он часто вспоминал вас, господа,
И, верно, нет на свете двух людей,
Ему любезней. Если вы готовы
Быть столь добры и благосклонны к нам,
Чтоб поступиться временем своим,
Придя на помощь нашим упованьям,
Услуга ваша будет не забыта
Монаршею признательностью.
Розенкранц
Ваши
Величества своей державной властью
Могли б облечь не в просьбу вашу волю,
А в приказанье.
Гильденстерн
Повинуясь оба,
Мы здесь готовы в самой полной мере
Сложить наш вольный долг у ваших ног
И ждать распоряжений.
Король
Спасибо, Розенкранц и Гильденстерн.
Королева
Спасибо, Гильденстерн и Розенкранц;
Пройдите же скорее к моему
Не в меру изменившемуся сыну. —
Пусть к принцу проведут его гостей.
Гильденстерн
Да обратит всевышний нашу близость
Ему в добро и помощь!
Королева
Так, аминь!
Розенкранц, Гильденстерн и некоторые
Приближенные уходят. Входит Полоний.
Полоний
Мой государь, посольство из Норвегии
Вернулось счастливо.
Король
Ты был всегда отцом благих известий.
Полоний
Да, государь мой? Смею вас уверить,
Свой долг и душу я блюду пред Богом
И пред моим высоким королем;
И вот мне кажется, — иль это мозг мой
Утратил свой когда-то верный нюх
В делах правленья, — будто я нашел
Источник умоисступленья принца.
Король
О, так скажи: я жажду это слышать.
Полоний
Сперва послов примите; мой рассказ
Останется, как плод к концу трапезы.
Король
Сам окажи им почесть и введи их.
[Полоний уходит.
Он говорит, Гертруда, что нашел
Причину всех несчастий с вашим сыном.
Королева
Мне кажется, основа здесь всё та же —
Смерть короля и наш поспешный брак.
Король
Мы это выясним.
Возвращается Полоний с Вольтимандом
и Корнелием.
Привет, друзья!
Что ж, Вольтиманд, нам шлет наш брат Норвежец?
Вольтиманд
Ответные привет и пожеланья.
Он, с первых слов, послал пресечь наборы
Племянника, которые считал
Приготовлениями против Польши,
Но убедился, что они грозят
Впрямь вашему величеству; печалясь,
Что хворь его, и возраст, и бессилье
Обойдены так лживо, он послал
За Фортинбрасом; тот повиновался,
Упрек Норвежца выслушал и тут же
Дал дяде клятву никогда на ваше
Величество не подымать оружья.
На радостях старик ему назначил
Три тысячи червонцев ежегодно
И разрешил употребить солдат,
Уже им снаряженных, против Польши,
С ходатайством, изображенным здесь,
(Подает бумагу.)
Чтоб вы дозволили, для этой цели,
Проход чрез ваши земли на условьях
Охраны безопасности и права,
Как здесь изложено.
Король
Мы очень рады
И в более досужий час прочтем,
Ответим и обсудим это дело.
Пока спасибо за успешный труд;
Передохните; ночью попируем;
Добро пожаловать!
[Вольтиманд и Корнелий уходят.
Полоний
Исход удачный. —
Светлейшие монархи, излагать,
Что есть величество и что есть долг,
Зачем день – день, ночь – ночь и время – время,
То было б расточать ночь, день и время.
И так как краткость есть душа ума,
А многословье — бренные прикрасы,
Я буду краток. Принц, ваш сын, безумен;
Безумен, ибо в чём и есть безумье,
Как именно не в том, чтоб быть безумным?
Но это пусть.
Королева
Поменьше бы искусства.
Полоний
О, тут искусства нет. Что он безумен,
То правда; правда то, что это жаль,
И жаль, что это правда; вышло глупо;
Но всё равно, я буду безыскусен.
Итак, ваш сын безумен; нам осталось
Найти причину этого эффекта,
Или, верней, дефекта, потому что
Дефектный сей эффект небеспричинен.
Вот, что осталось, и таков остаток.
Извольте видеть. У меня есть дочь, —
Есть, потому что эта дочь моя, —
Которая, послушливая долгу,
Дала мне вот что: взвесьте и судите.
(Читает.)
«Небесной, идолу моей души, преукрашенной Офелии», — Это плохое выражение, пошлое выражение; «преукрашенной» — пошлое выражение; но вы послушайте. Вот:
(Читает.)
«На ее прелестную белую грудь, эти...». И так далее.
Королева
Ей это пишет Гамлет?
Полоний
Сударыня, сейчас; я все скажу.
(Читает.)
«Не верь, что солнце ясно,
Что звезды — рой огней,
Что правда лгать не властна,
Но верь любви моей.
О дорогая Офелия, не даются мне эти размеры. Я не умею высчитывать мои вздохи; но что я люблю тебя вполне, о вполне чудесная, этому верь. Прощай!
Твой навсегда, дражайшая дева, пока этот механизм ему принадлежит, Гамлет».
Дочь, повинуясь, это мне вручила;
И все его искательства притом,
Когда, и где, и как оно случилось,
Пересказала мне.
Король
А как она
Их приняла?
Полоний
По-вашему, я кто?
Король
Прямой и благородный человек.
Полоний
Рад доказать. Но что бы вы сказали,
Когда б я видел эту страсть в полете, —
А я, признаться, понял всё и раньше,
Чем дочь мне сообщила, — что бы ваши
Величества сказали, если б я
Изображал пюпитр или таблички,
Иль сердцу подмигнул, чтоб было немо,
Иль праздно эту созерцал любовь?
Что б вы сказали? Нет, я взялся круто
И так моей девице заявил:
«Принц Гамлет — принц, он вне твоей звезды;
Пусть этого не будет»; и велел ей
Замкнуться от дальнейших посещений,
Не принимать послов, не брать подарков.
Дочь собрала плоды моих советов;
А он, отвергнутый, — сказать короче —
Впал в скорбь и грусть, потом в недоеданье,
Потом в бессонницу, потом в бессилье,
Потом в рассеянность и, шаг за шагом, —
В безумие, в котором ныне бредит,
Всех нас печаля.
Король
По-вашему, он прав?
Королева
Весьма возможно.
Полоний
Бывало ли когда-нибудь, скажите,
Чтоб я удостоверил: «Это так!»,
А оказалось иначе?
Король
Не помню.
Полоний
(указывая на свою голову и плечо)
Снимите это с этого, коль я
Неправ. Будь только случай, я найду,
Где скрыта истина, хотя б она
Таилась в центре.
Король
Как же нам дознаться?
Полоний
Вы знаете, он иногда часами
Гуляет здесь по галерее.
Королева
Да.
Полоний
В такой вот час к нему я вышлю дочь;
Мы с вами станем за ковром; посмотрим
Их встречу; если он ее не любит
И не от этого сошел с ума,
То место мне не при делах правленья,
А у телег, на мызе.
Король
Пусть так будет.
Королева
Вот он идет, печально, с книгой, бедный.
Полоний
Я вас прошу, вы оба удалитесь;
Я подойду к нему. —
[Король, Королева и Приближенные уходят.
Входит Гамлет, читая.
Прошу прощенья;
Как поживает добрый принц мой Гамлет?
Гамлет
Хорошо, слава Богу.
Полоний
Вы меня знаете, принц?
Гамлет
Очень хорошо; вы торговец рыбой.
Полоний
Нет, принц.
Гамлет
Тогда мне хотелось бы, чтобы вы были таким же честным человеком.
Полоний
Честным, принц?
Гамлет
Да, сударь; быть честным, при том, каков этот мир, это значит быть человеком, выуженным из десятка тысяч.
Полоний
Это совершенно верно, принц.
Гамлет
Ибо если солнце плодит червей в дохлом псе, в милой для поцелуев падали... Есть у вас дочь?
Полоний
Есть, принц.
Гамлет
Не давайте ей гулять на солнце: всякий плод — благословение; но не такой, какой может быть у вашей дочери: — друг, берегитесь.
Полоний
Что вы хотите этим сказать? — (В сторону.) Всё время наигрывает на моей дочери; а вначале он меня не узнал; сказал, что я торговец рыбой; он далеко зашел, далеко зашел; и, действительно, в молодости я много терпел крайностей от любви; почти что вот так же. Заговорю с ним опять. — Что вы читаете, принц?
Гамлет
Слова, слова, слова.
Полоний
И что говорится, принц?
Гамлет
Про кого?
Полоний
Я хочу сказать, что говорится в том, что вы читаете?
Гамлет
Клевета, сударь мой; потому что этот сатирический плут говорит здесь, что у старых людей седые бороды, что лица их сморщены, глаза источают густую камедь и сливовую смолу и что у них полнейшее отсутствие ума и крайне слабые поджилки; всему этому, сударь мой, я хоть и верю весьма могуче и властно, однако же считаю непристойностью взять это и написать; потому что и сами вы, сударь мой, были бы так же стары, как я, если бы могли, подобно раку, итти задом наперед.
Полоний (в сторону)
Хоть это и безумие, но в нем есть последовательность. – Не хотите ли уйти из этого воздуха, принц?
Гамлет
В могилу?
Полоний
Действительно, это значило бы уйти из этого воздуха. — (В сторону.) Как содержательны иной раз его ответы! Удача, нередко выпадающая на долю безумия и которою разум и здравия не могли бы разрешиться так счастливо. Я его покину и тотчас же постараюсь устроить ему встречу с моей дочерью. — Высокочтимый принц, я вас смиреннейше покину.
Гамлет
Нет ничего, сударь мой, с чем бы я охотнее расстался; разве что с моею жизнью, разве что с моею жизнью, разве что с моею жизнью.
Полоний
Желаю здравствовать, принц.
Гамлет
Эти несносные старые дураки!
Входят Розенкранц и Гильденстерн.
Полоний
Вам надо принца Гамлета? Он здесь.
Розенкранц (Полонию)
Благослови вас Бог.
[Полоний уходит.
Гильденстерн
Мой досточтимый принц!
Розенкранц
Мой драгоценный принц!
Гамлет
Милейшие друзья мои! Как поживаешь, Гильденстерн? — А, Розенкранц? Ребята, как вы живете оба?
Розенкранц
Как безразличные сыны земли.
Гильденстерн
Уж тем блаженно, что не сверхблаженно;
На колпачке Фортуны мы не шишка.
Гамлет
Но и не подошвы ее башмаков?
Розенкранц
Ни то, ни другое, принц.
Гамлет
Так вы живете около ее пояса или в средоточии ее милостей?
Гильденстерн
Право же, мы занимаем у нее скромное место.
Гамлет
В укромных частях Фортуны? О, конечно; это особа непотребная. Какие новости?
Розенкранц
Да никаких, принц, кроме разве того, что мир стал честен.
Гамлет
Так, значит, близок судный день; но только ваша новость неверна. Позвольте вас расспросить обстоятельнее: чем это, дорогие мои друзья, вы провинились перед Фортуной, что она шлет вас сюда, в тюрьму?
Гильденстерн
В тюрьму, принц?
Гамлет
Дания — тюрьма.
Розенкранц
Тогда весь мир — тюрьма.
Гамлет
И превосходная; со множеством затворов, темниц и подземелий, причем Дания — одна из худших.
Розенкранц
Мы этого не думаем, принц.
Гамлет
Ну, так для вас это не так; ибо нет ничего ни хорошего, ни плохого; это размышление делает всё таковым; для меня она — тюрьма.
Розенкранц
Ну, так это ваше честолюбие делает ее тюрьмою: она слишком тесна для вашего духа.
Гамлет
О боже, я бы мог замкнуться в ореховой скорлупе и считать себя царем бесконечного пространства, если бы мне не снились дурные сны.
Гильденстерн
А эти сны и суть честолюбие; ибо самая сущность честолюбца всего лишь тень сна.
Гамлет
И самый сон всего лишь тень.
Розенкранц
Верно, и я считаю честолюбие по свойству своему, таким воздушным и легким, что оно не более, нежели тень тени.
Гамлет
Тогда наши нищие суть тела, а наши монархи и напыщенные герои суть тени нищих. Не пойти ли нам ко двору? Потому что, честное слово, я не в силах рассуждать.
Розенкранц и Гильденстерн
Мы в вашем распоряжении.
Гамлет
Не надо этого. Я не хочу приравнивать вас к остальным моим слугам; потому что, — сказать вам, как честный человек, — служат мне отвратительно. Но если итти стезею дружбы: что вы делаете в Эльсиноре?
Розенкранц
Мы хотели навестить вас, принц; ничего другого.
Гамлет
Такой нищий, как я, беден даже благодарностью; но я вас благодарю; хотя, по правде, дорогие друзья, моя благодарность не стоит и полгроша. За вами не посылали? Это — ваше собственное желание? Это — добровольное посещение? Ну, будьте же со мною честны; да ну же, говорите.
Гильденстерн
Что мы должны сказать, принц?
Гамлет
Да что угодно, — но только об этом. За вами посылали; в ваших взорах есть нечто вроде признания, и ваша скромность недостаточно искусна, чтобы это скрасить. Я знаю, добрые король и королева за вами посылали.
Розенкранц
С какой целью, принц?
Гамлет
Это уж вы должны мне объяснить. Но только я вас заклинаю, во имя прав нашего товарищества, во имя согласия нашей юности, во имя долга нашей нерушимой любви, во имя всего еще более дорогого, к чему лучший оратор мог бы воззвать пред вами, будьте со мной откровенны и прямы: посылали за вами или нет?
Розенкранц (тихо Гильденстерну)
Что ты скажешь?
Гамлет (в сторону)
Так, теперь я вижу. — Если вы меня любите, не таитесь.
Гильденстерн
Принц, за нами посылали.
Гамлет
Я вам скажу, для чего; таким образом моя предупредительность устранит ваше признание и ваша тайна перед королем и королевой не обронит ни единого перышка. Последнее время — а почему, я и сам не знаю — я утратил всю свою веселость, забросил все привычные занятия; и, действительно, расположение у меня такое тяжелое, что эта прекрасная храмина, земля, кажется мне пустынным мысом; этот несравненнейший полог, воздух, видите ли, эта великолепно раскинутая твердь, эта величественная кровля, выложенная золотым огнем, — всё это кажется мне не чем иным, как мутным и чумным скоплением паров. Что за мастерское создание человек! Как благороден разумом! Как бесконечен способностью! В обличии и в движении — как выразителен и чудесен! В действии — как сходен с ангелом! В постижении — как сходен с божеством! Краса вселенной! Венец всего живущего! А что для меня эта квинтэссенция праха? Из людей меня не радует ни один; нет, также и ни одна, хотя вашей улыбкой вы как будто хотите сказать другое.
Розенкранц
Принц, такого предмета не было в моих мыслях.
Гамлет
Так почему же вы смеялись, когда я сказал, что «из людей меня не радует ни один»?
Розенкранц
Оттого, что я подумал, принц, что если люди вас не радуют, то какой постный прием найдут у вас актеры; мы настигли их в пути; и они едут сюда предложить вам свои услуги.
Гамлет
Тот, что играет короля, будет желанным гостем; его величеству я воздам должное; отважный рыцарь пусть орудует шпагой и щитом; любовник пусть не вздыхает даром; чудак пусть мирно кончает свою роль; шут пусть смешит тех, у кого щекотливые легкие; героиня пусть свободно высказывает свою душу, а белый стих при этом пусть хромает. Что это за актеры?
Розенкранц
Те самые, которые вам так нравились, столичные трагики.
Гамлет
Как это случилось, что они странствуют? Оседлость была для них лучше и в смысле славы, и в смысле доходов.
Розенкранц
Мне кажется, что их затруднения происходят от последних новшеств.
Гамлет
Таким же ли они пользуются почетом, как в те времена, когда я был в городе? Так же ли их посещают?
Розенкранц
Нет, по правде, этого уже не бывает.
Гамлет
Почему же? Или они начали ржаветь?
Розенкранц
Нет, их усердие идет обычным шагом; но там имеется выводок детей, маленьких соколят, которые кричат громче, чем требуется, за что им и хлопают прежестоко; сейчас они в моде и так честят простой театр, — как они его зовут, — что многие шпагоносцы побаиваются гусиных перьев и едва осмеливаются ходить туда.
Гамлет
Как, это дети? Кто их содержит? Что им платят? Или они будут заниматься своим ремеслом только до тех пор, пока могут петь? Не скажут ли они впоследствии, если вырастут в простых актеров, — а это весьма возможно, если у них не найдется ничего лучшего, — что их писатели им повредили, заставляя их глумиться над собственным наследием?
Розенкранц
Признаться, немало было шуму с обеих сторон, и народ не считает грехом подстрекать их к препирательствам; одно время за пьесу ничего не давали, если в этой распре сочинитель и актер не доходили до кулаков.
Гамлет
Не может быть!
Гильденстерн
О, много было потрачено мозгов.
Гамлет
И власть забрали дети?
Розенкранц
Да, принц, забрали; Геркулеса вместе с его ношей.
Гамлет
Это не так уж странное вот мой дядя — король Датский, и те, кто строил ему рожи, пока жив был мой отец, платят по двадцать, сорок, пятьдесят и по сто дукатов за его портрет в миниатюре. Чорт возьми, в этом есть нечто сверхъестественное, если бы только философия могла доискаться.
Трубные звуки за сценой.
Гильденстерн
Вот и актеры.
Гамлет
Господа, я рад вам в Эльсиноре. Ваши руки. Спутниками радушия служат вежество и обходительность; позвольте мне приветствовать вас этим способом, а не то мое обращение с актерами, я вам говорю, должно быть наружно прекрасным, покажется более гостеприимным, чем по отношению к вам. Я рад вам; но мой дядя-отец и моя тетка-мать ошибаются.
Гильденстерн
В чем, дорогой мой принц?
Гамлет
Я безумен только при норд-норд-весте; когда ветер с юга, я отличаю сокола от цапли.
Входит Полоний.
Полоний
Всяких вам благ, господа!
Гамлет
Послушайте, Гильденстерн; — и вы также; — на каждое ухо по слушателю: этот большой младенец, которого вы видите, еще не вышел из пеленок.
Розенкранц
Быть может, он вторично в них попал ведь говорят, старый человек — вдвойне ребенок.
Гамлет
Я вам пророчу, что он явился сообщить мне об актерах; вот увидите. — Вы правы, сударь; в понедельник утром; так это и было, совершенно верно
Полоний
Государь мой, у меня для вас новости.
Гамлет
Государь мой, у меня для вас новости. Когда Росций был актером в Риме...
Полоний
Принц, актеры приехали сюда.
Гамлет
Кш, кш!
Полоний
По чести моей...
Гамлет
«И каждый ехал на осле...».
Полоний
Лучшие актеры в мире для представлений трагических, комических, исторических, пасторальных, пасторально-комических, историко-пасторальных трагико-исторических, трагико-комико-историко-пасторальных, для неопределенных сцен и неограниченных поэм; у них и Сенека, не слишком тяжел и Плавт не слишком легок. Для писаных ролей и для свободных, это единственные люди.
Гамлет
О Иеффай, судия израильский, какое у тебя было сокровище!
Полоний
Какое у него было сокровище, принц?
Гамлет
Как же,
«Одна-единственная дочь,
Что он любил нежней всего».
Полоний (в сторону)
Всё о моей дочери.
Гамлет
Разве я неправ, старый Иеффай?
Полоний
Если вы меня зовете Иеффаем, принц, то у меня есть дочь, которую я люблю нежней всего.
Гамлет
Нет, следует не это.
Полоний
А что же следует, принц?
Гамлет
А вот что.
«Но выпал жребий, видит бог»,
и дальше, сами знаете:
«Случилось так, как и думал всяк». —
первая строчка этой благочестивой песни скажет вам остальное; потому что, вот видите, идут мои отвлекатели. —
Входят четверо или пятеро Актеров.
Добро пожаловать, господа; добро пожаловать всем. Я рад тебя видеть благополучным. — Добро пожаловать, дорогие друзья! — А, мой старый друг! Твое лицо обросло бахромой с тех пор, как я тебя в последний раз видел; или ты приехал в Данию, чтобы меня затмить? — Что я вижу, моя молодая госпожа! Клянусь владычицей небесной, ваша милость ближе к небу, чем когда я видел ее в последний раз, на целый каблук. Молю бога, чтобы ваш голос не оказался надтреснутым, как вышедший из обращения золотой. — Господа, всем вам добро пожаловать. Мы, как французские сокольники, налетим на первое, что нам попадется; давайте сразу же монолог; ну-ка, покажите нам образец вашего искусства: ну-ка, страстный монолог.
Первый актер
Какой монолог, мой добрый принц?
Гамлет
Я слышал, как ты однажды читал монолог, но только он никогда не игрался; а если это и было, то не больше одного раза; потому что пьеса, я помню, не понравилась толпе; для большинства это была икра; но это была — как я ее воспринял и другие, чье суждение в подобных делах погромче моего, — отличная пьеса, хорошо распределенная по сценам, построенная столь же просто, сколь и умело. Я помню, кто-то сказал, что стихи не приправлены для того, чтобы сделать содержание вкусным, а речи не содержат ничего такого, что обличало бы автора в вычурности, и называл это добропорядочным приемом, здоровым и приятным, и гораздо более красивым, нежели нарядным. Один монолог я в ней особенно любил; это был рассказ Энея Дидоне; и главным образом то место, где он говорит об убиении Приама. Если он жив в вашей памяти, начните с этой строки; позвольте, позвольте:
«Косматый Пирр с гирканским зверем схожий...».
Не так; начинается с Пирра:
«Косматый Пирр — тот, чье оружие черно,
Как мысль его, и ночи той подобно,
Когда в зловещем он лежал коне, —
Свой мрачный облик ныне изукрасил
Еще страшней финифтью ныне он —
Сплошная червлень весь расцвечен кровью
Мужей и жен, сынов и дочерей,
Запекшейся от раскаленных улиц,
Что льют проклятый и жестокий свет
Цареубийству; жгуч огнем и злобой,
Обросший липким багрецом, с глазами,
Как два карбункула, Пирр ищет старца
Приама».
Так, продолжайте вы.
Полоний
Ей-богу, принц, хорошо прочитано, с должной выразительностью и с должным чувством.
Первый актер
«Вот его находит он
Вотще разящим греков; ветхий меч,
Руке строптивый, лег, где опустился,
Не внемля воле; Пирр в неравный бой
Спешит к Приаму; буйно замахнулся;
Уже от свиста дикого меча
Царь падает. Бездушный Илион,
Как будто чуя этот взмах, склоняет
Горящее чело и жутким треском
Пленяет Пирров слух; и меч его,
Вознесшийся над млечною главою
Маститого Приама, точно замер.
Так Пирр стоял, как изверг на картине,
И, словно чуждый воле и свершенью,
Бездействовал.
Но как мы часто видим пред грозой —
Молчанье в небе, тучи недвижимы,
Безгласны ветры, и земля внизу
Тиха, как смерть, и вдруг ужасным громом
Разодран воздух; так, помедлив, Пирра
Проснувшаяся месть влечет к делам;
И никогда не падали, куя,
На броню Марса молоты Циклопов
Так яростно, как Пирров меч кровавый
Пал на Приама.
Прочь, прочь, развратница Фортуна! Боги,
Вы все, весь сонм, ее лишите власти;
Сломайте колесо ей, спицы, обод —
И ступицу с небесного холма
Швырните к бесам!»
Полоний
Это слишком длинно.
Гамлет
Это пойдет к цирюльнику, вместе с вашей бородой. — Прошу тебя, продолжай; ему надо плясовую песенку или непристойный рассказ, иначе он спит; продолжай; перейди к Гекубе.
Первый актер
«Но кто бы видел жалкую царицу...»
Гамлет
«Жалкую царицу»?
Полоний
Это хорошо, «жалкую царицу» — это хорошо.
Первый актер
«...Бегущую босой в слепых слезах,
Грозящих пламени; лоскут накинут
На венценосное чело, одеждой
Вкруг родами иссушенного лона —
Захваченная в страхе простыня;
Кто б это видел, тот на власть Фортуны
Устами змея молвил бы хулу;
И если бы ее видали боги,
Когда пред нею, злобным делом тешась,
Пирр тело мужнее кромсал мечом,
Мгновенный вопль исторгшийся у ней, —
Коль смертное их трогает хоть мало, —
Огни очей небесных увлажнил бы
И возмутил богов».
Полоний
Смотрите, ведь он изменился в лице, и у него слезы на глазах. — Пожалуйста, довольно.
Гамлет
Хорошо, ты мне доскажешь остальное потом. — Милостивый мой государь, не позаботитесь ли вы о том, чтобы актеров хорошо устроили? Слышите, пусть их примут хорошо, потому что они — обзор и краткие летописи века; лучше вам после смерти получить плохую эпитафию, чем дурной отзыв от них, пока вы живы.
Полоний
Принц, я их приму сообразно их заслугам.
Гамлет
Черта с два, милейший, много лучше! Если принимать каждого по заслугам, то кто избежит кнута? Примите их согласно с собственною честью идостоинством; чем меньше они заслуживают, тем больше славы вашей доброте. Проводите их.
Полоний
Идемте, господа.
Гамлет
Ступайте за ним, друзья; завтра мы дадим представление.
Полоний и все актеры, кроме первого, уходят.
Послушайте, старый друг; можете вы сыграть «Убийство Гонзаго»?
Первый актер.
Да, принц.
Гамлет
Мы это представим завтра вечером. Вы могли бы, если потребуется, выучить монолог в каких-нибудь двенадцать или шестнадцать строк, которые я бы сочинил и вставил туда? Могли бы вы?
Первый актер
Да, принц.
Гамлет
Отлично. Ступайте за этим господином; и смотрите не смейтесь над ним.
Первый актер уходит.
Дорогие мои друзья, я прощусь с вами до вечера; рад вас видеть в Эльсиноре.
Розенкранц
Мой добрый принц!
Гамлет
Итак, храни вас Бог!
Розенкранц и Гильденстерн уходят.
Вот я один
О, что за дрянь я, что за жалкий раб!
Не стыдно ли, что этот вот актер
В воображенье, в вымышленной страсти
Так поднял дух свой до своей мечты,
Что от его работы стал весь бледен;
Увлажен взор, отчаянье в лице,
Надломлен голос, и весь облик вторит
Его мечте. И все из-за чего?
Из-за Гекубы! Что ему Гекуба,
Что он Гекубе, чтоб о ней рыдать?
Что совершил бы он, будь у него
Такой же повод и подсказ для страсти,
Как у меня? Залив слезами сцену,
Он общий слух рассек бы грозной речью,
В безумье вверг бы грешных, чистых — в ужас,
Незнающих — в смятенье и сразил бы
Бессилием и уши и глаза.
А я,
Тупой и вялодушный дурень, мямлю,
Как ротозей, своей же правде чуждый,
И ничего сказать не в силах; даже
За короля, чья жизнь и достоянье
Так гнусно сгублены. Или я трус?
Кто скажет мне: «подлец»? Пробьет башку?
Клок вырвав бороды, швырнет в лицо?
Потянет за нос? Ложь забьет мне в глотку
До самых легких? Кто желает первый?
Ха!
Ей-богу, я бы снес; ведь у меня
И печень голубиная — нет желчи,
Чтоб огорчаться злом; не то давно
Скормил бы я всем коршунам небес
Труп негодяя; хищник и подлец!
Блудливый, вероломный, злой подлец!
О, мщенье!
Ну и осел же я! Как это славно,
Что я, сын умерщвленного отца,
Влекомый к мести небом и геенной,
Как шлюха, отвожу словами душу
И упражняюсь в ругани, как баба,
Как судомойка!
Фу, гадость! К делу, мозг! Гм, я слыхал,
Что иногда преступники в театре
Бывали под воздействием игры
Так глубоко потрясены, что тут же
Свои провозглашали злодеянья;
Убийство, хоть и немо, говорит
Чудесным языком. Велю актерам
Представить нечто, в чем бы дядя видел
Смерть Гамлета; вопьюсь в его глаза;
Проникну до живого; чуть он дрогнет,
Свой путь я знаю. Дух, представший мне,
Быть может, был и дьявол; дьявол властен
Облечься в милый образ; и возможно,
Что, так как я расслаблен и печален, —
А над такой душой он очень мощен, —
Меня он в гибель вводит. Мне нужна
Верней опора. Зрелище — петля,
Чтоб заарканить совесть короля.
(Уходит.)
Комната в замке. Трубы.
Входят Король, Королева, Розенкранц,
Гильденстерн и придворные.
Король
Привет вам, Розенкранц и Гильденстерн!
Не только потому мы вас призвали
Столь спешно, что хотели видеть вас,
Но также потому, что нам нужны
Услуги ваши. Знаете вы нечто
О превращеньи Гамлета? Ни внешне,
Ни внутренно уж больше не похож он
На то, чем был он прежде. Что могло,
Кроме отцовской смерти, разлучить
Его с сужденьем здравым о себе,
Я не пойму. Поэтому прошу вас —
Ведь с ранних лет росли вы вместе с ним
И с ним друзья по возрасту и вкусам —
Остаться при дворе у нас недолго,
Чтоб к развлечениям его привлечь,
Общаясь с ним. А также разузнать,
Когда вам подвернется случай, что —
Неведомое нам — его гнетет
И что открыв, могли б мы излечить.
Королева
Он, господа, вас часто вспоминал.
Уверена, что нет двоих людей
Ему любезней вас на целом свете.
И, если вы хотите быть добры
И ласковы, потратив ваше время,
Чтобы помочь исполниться надеждам,
За ваше пребыванье здесь по-царски
Мы вас вознаградим.
Розенкранц
Державной властью
Ваши величества могли бы волю
Свою нам высказать не в виде просьбы
А в виде повеленья.
Гильденстерн
Повинуясь,
Готовы оба мы служить во всем.
Склонивши наш свободный долг пред вами,
Ждем приказания.
Король
Благодарим
Вас, Розенкранц и милый Гильденстерн.
Королева
Благодарим
Вас, Гильденстерн и милый Розенкранц.
Пойдите сразу к сыну моему,
Который изменился так. (К страже) Кто там?
Господ к милорду Гамлету ведите.
Гильденстерн
Дай Бог, чтоб наше общество ему
Приятно и полезно было.
Королева
Amen.
Розенкранц и Гильдестерн выходят.
Входит Полоний.
Полоний
Посольство из Норвегии, милорд,
Благополучно возвратилось.
Король
Ты был всегда отцом благих вестей.
Полоний
Не правда ли, милорд? Поверьте мне,
Долг и душа моя принадлежат
Лишь Богу моему и королю.
Милорд, иль мозг мой потерял былую
Способность нападать на верный след
Хитросплетений, иль я причину
Нашел безумья Гамлета.
Король
О, говори скорей! Хочу я слышать.
Полоний
Послов примите прежде. А мои
Известья будут фруктами на пире.
Король
Сам их приветствуй и веди сюда.
Полоний выходит.
Он говорит, Гертруда, что нашел
Расстройства сына нашего источник.
Королева
Я думаю, источник здесь один —
Смерть короля и наш поспешный брак.
Король
Мы это проследим.
Входит Полоний, за ним Вольтиманд
и Корнелий.
Добро пожаловать, друзья мои!
Что, Вольтиманд, король норвежский шлет нам?
Вольтиманд
Привет взаимный шлет и пожеланья.
Он сразу же велел пресечь вербовку,
Которую затеял Фортинбрас.
Приготовленьями против поляков
Ее считал король; но, глубже вникнув,
Он увидал, что точно против вас
Она направлена. Он рассердился,
Что старость и болезнь его, и слабость
Обмануты так низко, и велел
Тотчас же Фортинбраса привести.
Явился тот и, выслушав покорно
Упреки дяди, тут же клятву дал он
Оружье никогда не подымать
На вас, милорд. Старик, король норвежский,
Обрадовался этому и сразу
Три тысячи червонцев содержанья
Ему назначил; и позволил войско,
Уже им набранное, повести
Против поляков. Здесь же просьба к вам
(подает бумагу),
Чтоб разрешили вы свободный пропуск
Через владенья ваши тем войскам,
А на каких условиях охраны
И обеспеченья прав — здесь все
Написано.
Король
Весьма довольны мы.
Письмо мы на досуге прочитаем,
Ответим и все дело разберем.
Пока благодарим вас за работу
Исправную. Теперь вы отдохните,
А вечером мы попируем вместе.
Добро пожаловать домой, друзья.
Вольтиманд и Корнелий выходят
Полоний
Все кончилось отлично. Государь
И госпожа, нам рассуждать о том,
Что царственность и что такое — долг,
Зачем день — день, ночь — ночь и время — время
То было б тратить зря день, ночь и время,
А так как краткость есть душа ума,
А многословье — лишь наружный блеск,
Я буду краток. Сын безумен ваш.
Я говорю — безумен, ведь безумье
Не в том ли состоит, чтоб быть безумным?
Пусть будет так.
Королева
Поменьше б красноречья,
Побольше дела.
Полоний
Госпожа, клянусь,
Здесь красноречья нет. Безумен он,
Ведь — правда. Правда, это очень жаль,
И жаль, что правда. Глупый оборот.
Без красноречья буду говорить,
Но скажем, что безумен он. Осталось
Найти причину этого аффекта,
Или, вернее, этого дефекта,
И потому дефектный тот аффект —
Не без причины. И — вот что осталось
В остатке
Подумайте, ведь дочь есть у меня.
Есть до тех пор, пока она мне дочь.
Она из послушанья мне дала,
Заметьте это. Взвесьте и судите.
(Читает письмо)
«...Небесной, кумиру моей души, прекраснейшей Офелии...» Это плохое выражение, пошлое выражение: «прекраснейшей», самое пошлое; но вы услышите дальше. Вот:
(читает)
«На ее великолепной белой груди эти...» и т. д.
Королева
Ей Гамлет это пишет?
Полоний
Сейчас вам доложу все, госпожа.
(Читает):
«Не верь, что звезды — огонь,
Не верь и солнца движенью,
Не верь, что правда не лжет,
Но верь в мою любовь.
О, дорогая Офелия, я не силен в этих размерах, я не искусен в рассчитывании моих вздохов, но я люблю тебя, прекрасная, о, прекраснейшая, поверь мне. Прощай. Твой навсегда, дорогая госпожа, пока это сооруженье принадлежит ему. — Гамлет».
Вот что из послушанья показала
Мне дочь моя. Затем передала,
Где и когда, и как за нею он
Ухаживал.
Король
Как приняла она
Его любовь?
Полоний
Милорд, кем вы считаете меня?
Король
Почтенным и вернейшим человеком.
Полоний
Я б это доказать хотел. А как
Вы думали бы обо мне, когда
Я, увидав, как прилетела страсть, —
Признаться, я ее заметил раньше,
Чем дочь призналась мне, — как бы считали
Ваши величества, когда бы я,
Изобразивши записную книжку,
Зажмурился, чтоб сердце промолчало?
Кем вы считали бы меня? Нет, круто
За дело взялся я, сказав моей
Девице молодой: «Лорд Гамлет — принц,
Не суженый тебе, не быть тому!»
Я дал ей наставление замкнуться
И у себя его не принимать,
Не допускать посланцев и подарков.
Пожала дочь плоды моих советов.
А он, отвергнутый, скажу я вкратце,
Стал все грустить, потом не стал он есть,
Потом не спал, потом он ослабел
И стал рассеян; все спускаясь ниже,
Он впал в безумье, что владеет им
И всех печалит нас.
Король
Вы думаете, что он прав?
Королева
Возможно.
Полоний
Бывало ли хоть раз, хотел бы знать я,
Чтоб твердо я сказал: «да, это так»,
А было б иначе?
Король
Я не припомню.
Полоний
Снимите голову вы с плеч, когда
Я ошибаюсь. Если случай будет
Меня вести, хотя бы правда в центре
Самой земли была, — ее открою.
Король
Как бы проверить нам, что это так?
Полоний
Вы знаете, иной раз он гуляет
Часа четыре здесь, по галерее.
Королева
Да, это верно.
Полоний
Когда он будет здесь, я напущу
Дочь на него. Мы встанем за ковер,
Чтоб видеть встречу их. И, если он
Ее не любит и не от любви
Сошел с ума, уж мне не заседать
В совете правящем, а содержать
Извозный двор.
Король
Мы испытаем это.
Королева
Как грустно он идет, читает, бедный.
Полоний
Молю вас, оба уходите, оба.
Я подойду к нему.
Выходят король, королева и придворные.
Входит Гамлет, читая книгу.
Прошу простить,
Как поживает добрый лорд мой, Гамлет?
Гамлет
Хорошо, слава богу.
Полоний
Вы меня знаете, милорд?
Гамлет
Отлично знаю: вы рыбный торговец.
Полоний
О, нет, милорд.
Гамлет
Тогда бы я хотел, чтоб вы были таким же честным человеком, как он.
Полоний
Честным, милорд?
Гамлет
Да, сэр. По нынешним временам едва можно выловить одного честного человека среди десяти тысяч людей.
Полоний
Это совершенная истина, милорд.
Гамлет
Уж если солнце разводит червей в дохлой собаке, в такой приятной для поцелуев падали... У вас есть дочь?
Полоний
Есть, милорд.
Гамлет
Не давайте ей ходить на солнце. Плодоносность есть благодать, но не тогда, когда плод носит ваша дочь. Приятель, глядите за ней.
Полоний
Что вы хотите этим сказать? (В сторону) Все возвращается к моей дочери. А все же он меня не сразу узнал; он сказал, что я рыбный торговец; он далеко зашел. Правда, и я в юности много страдал от любви, — очень похоже на это. Я снова с ним заговорю. Что вы читаете, милорд?
Гамлет
Слова, слова, слова.
Полоний
А в чем там дело, милорд?
Гамлет
Между кем?
Полоний
Я спрашиваю, в чем там дело, в том, что вы читаете?
Гамлет
Дело в клевете: подлый сатирик здесь говорит, что у стариков седые бороды, сморщенные лица, из глаз у них сочится густая смола или сливовый клей; и что они лишены всякого разума, и в то же время у них очень слабые коленки. И хотя, сэр, я в это в высшей и сильнейшей степени верю, все же я считаю, что писать об этом неучтиво, потому что и вы, сэр, были бы моим ровесником, если бы могли пятиться раком.
Полоний (в сторону)
Хотя это и безумие, но в нем есть система. Милорд, вы не хотите уйти от сквозняка?
Гамлет
В могилу?
Полоний
Действительно, там не было бы сквозняка. (В сторону) Как никогда, его ответы полны содержания! Безумью иногда посчастливится быть находчивее, чем здоровью и разуму. Я оставлю его и стану придумывать способ, как бы ему встретиться с моей дочерью. Глубокочтимый милорд, могу ли я получить разрешение почтительно оставить вас?
Гамлет
Сэр, вы не могли бы получить от меня ничего, с чем бы я легче расстался, кроме моей жизни, кроме моей жизни, кроме моей жизни.
Полоний
Прощайте, милорд.
Гамлет
Нудный старый дурак.
Входят Розенкранц и Гильденстерн.
Полоний
Вы ищете лорда Гамлета? Он здесь.
Розенкранц
Благослови вас Бог, сэр.
Полоний выходит.
Гильденстерн
Мой достойный милорд!
Розенкранц
Мой дорогой милорд!
Гамлет
Мои лучшие, мои милые друзья! Как поживаете, Гильденстерн? А ты, Розенкранц? Как вы поживаете оба, добрые мои товарищи?
Розенкранц
Как незаметные сыны земли.
Гильденстерн
Уж счастье то, что счастье не чрезмерно:
Мы не перо на шляпе у Фортуны.
Гамлет
Но не подошва башмаков ее?
Розенкранц
Нет, милорд.
Гамлет
Значит, вы живете у ее пояса, или в центре ее милостей?
Гильденстерн
Мы с ней в особых отношениях.
Гамлет
И в особо-тайных уголках Фортуны. О, это совершенно верно – ведь она потаскушка. Какие новости?
Розенкранц
Никаких, милорд, кроме того, что мир стал честнее.
Гамлет
Значит, Судный день близок. Но ваша новость не верна. Дайте вам задать более частный вопрос: чем, добрые мои друзья, вы рассердили Фортуну, что она послала вас сюда, в тюрьму?
Гильденстерн
Какую тюрьму, милорд?
Гамлет
Дания — тюрьма.
Розенкранц
Тогда и весь мир — тюрьма.
Гамлет
И отличная — в ней очень много отделений, казематов и подземелий. А Дания — одна из худших.
Розенкранц
Мы так не думаем, милорд.
Гамлет
Значит, для вас она не такова, потому что ничего нет ни хорошего, ни дурного, но мысль делает его таким или иным. Для меня она — тюрьма.
Розенкранц
Значит, ваше честолюбие ее делает такой: она слишком тесна для вашей души.
Гамлет
О боже, я мог бы быть заключенным в ореховой скорлупке и считать себя королем бесконечного пространства, если бы у меня не было дурных снов.
Гильденстерн
Каковые и являются честолюбием, потому что самое существо честолюбия есть только тень сна.
Гамлет
А самый сон тоже только тень.
Розенкранц
Верно, а честолюбие так воздушно и так легко, что я считаю его только тенью тени.
Гамлет
Значит, наши нищие — плотные тела, а наши монархи и прославленные герои — только тени нищих. Не отправиться ли нам ко двору, потому что, право же, я не могу рассуждать.
Розенкранц и Гильденстерн
Мы ждем вашего соизволения.
Гамлет
Этого не надо. Я не хочу равнять вас с остальными моими слугами. Потому что, говоря по чести, мне прескверно служат. Ну, возвращаясь на дорожку дружбы, скажите мне, что вы делаете в Эльсиноре?
Розенкранц
Мы хотели только повидаться с вами, милорд, у нас не было другой цели.
Гамлет
Я так нищ, что даже беден благодарностью, но все же я благодарю вас, хотя, разумеется, дорогие друзья, моя благодарность не стоит полупенни. За вами посылали? Это было ваше собственное желание? Это добровольное посещение? Ну, будьте со мной правдивы, ну, ну, скажите мне.
Гильденстерн
Что нам сказать, милорд?
Гамлет
Что хотите, но чтоб это относилось к делу. За вами посылали? Нечто вроде признания есть в ваших глазах, и вашей скромности нехватает лукавства, чтоб это скрыть. Я знаю: добрый король и королева посылали за вами.
Розенкранц
С какой целью, милорд?
Гамлет
Вот это-то вы и должны разъяснить. Но умоляю вас, во имя прав нашего товарищества, согласия нашей юности, долга нашей вечно живущей любви и всего самого дорогого, что мог бы придумать самый красноречивый человек, будьте со мной прямы и искренни: посылали за вами или нет?
Розенкранц (тихо Гильденстерну)
Что вы скажете?
Гамлет (в сторону)
Теперь мои глаза видят вас. Если вы меня любите, не скрывайте.
Гильденстерн
Милорд, за нами посылали.
Гамлет
И я скажу вам зачем. Таким образом мое предчувствие предупредит ваше признание и ваше обещание королю и королеве держать все это в тайне не потеряет ни одного перышка. За последнее время, — причем сам не знаю почему, — я лишился всей своей веселости, забросил все свои обычные развлечения, и, действительно, у меня такое тяжелое настроение, что милое сооружение — земля мне кажется бесплодной скалой; этот отличный полог, видите ли, это славное, великолепное небо, эта величественная крыша, разукрашенная золотыми огнями, — все это кажется мне только скоплением гнусных паров. Какое ловко сделанное существо — человек! Как благороден его разум! Как беспредельны его способности! Как его вид и движения выразительны и восхитительны! Как похож он на ангела своими поступками и своим пониманием на Бога! Он — красота мира, венец творения! А для меня это только — квинтэссенция праха. Не восхищает меня человек, а также и женщина, хотя, судя по вашей улыбке, вы в этом усомнились.
Розенкранц
Милорд, такие вещи мне и в голову не приходили.
Гамлет
Почему же вы улыбнулись, когда я сказал, что человек меня не восхищает?
Розенкранц
Я подумал, милорд, о том, что если люди вас так не восхищают, то какой сухой прием вы окажете актерам? Мы их обогнали по дороге. Они направляются сюда, чтоб предложить вам свои услуги.
Гамлет
Тот, кто играет короля, будет принят радушно, его величество получит от меня дань; странствующий рыцарь найдет работу для своего меча и щита. Любовник тоже будет вздыхать не даром. Комик мирно доиграет свою роль. Шут рассмешит тех, у кого першит в горле от кашля, а играющий героиню будет свободно изливать свое чувство, хотя и спотыкаясь на белых стихах. Что это за актеры?
Розенкранц
Те самые, которые вам так нравились, — городские трагики.
Гамлет
Почему же они стали путешествовать? Оставаться на одном месте было им вдвойне выгодно: и для славы, и для кошелька.
Розенкранц
Мне кажется, последние нововведения повредили им.
Гамлет
А они в таком же почете, как когда я был в городе? Их так же посещают?
Розенкранц
Нет, совсем не так.
Гамлет
Отчего же это происходит? Может быть, они начали ржаветь?
Розенкранц
Нет, они так же усердны, как и прежде. Но здесь, сэр, появился выводок детей, маленьких ненатасканных соколят, которые кричат выше всякой меры, и им за это бешено хлопают. Они сейчас в большой моде и так ругают обыкновенные театры, как они их называют, что многие люди, носящие шпагу, боятся гусиных перьев и не решаются ходить в другие театры.
Гамлет
Что это за дети? Кто их содержит? Кто платит им жалованье? Что, они будут продолжать свое дело только до тех пор, пока они могут петь детскими голосами? А не скажут ли они потом, когда вырастут и станут обыкновенными актерами, — а это весьма вероятно, если у них не найдется других средств к существованию, — что их критики им повредили своими издевками над тем, чем им придется заниматься?
Розенкранц
По правде сказать, было достаточно шуму с обеих сторон, и народ не считает грехом натравливать противников друг на друга. Одно время не платили денег за представление, если поэт и актер не доходили до потасовки.
Гамлет
Неужели?
Гильденстерн
О, да, было много разбитых черепов.
Гамлет
И эти мальчишки побеждают?
Розенкранц
Да, милорд, побеждают. Даже Геркулеса и его ношу.
Гамлет
Это не очень удивительно. Ведь мой дядя — датский король, и те, кто строил ему гримасы при жизни моего отца, платят нынче по двадцати, сорока, пятидесяти, а иногда и по сто дукатов за его миниатюрные портреты. Да, чорт возьми, в этом есть нечто сверхъестественное, если бы только философия могла это распутать.
За сценой трубы и барабаны.
Гильденстерн
Вот и актеры прибыли.
Гамлет
Господа, я очень рад вас видеть в Эльсиноре. Ну, дайте ваши руки. Гостеприимство предписывает нам учтивость и любезность. Позвольте мне приветствовать вас по всем правилам, чтоб вы не сочли, что радушный прием для тех актеров, с которыми, я скажу вам, я должен быть учтив, любезнее, чем тот, который я оказываю вам. Я очень вам рад. Но мой дядя — отец и моя тетка — мать ошиблись.
Гильденстерн
В чем, дорогой милорд?
Гамлет
Я сумасшедший только при норд-норд-весте, а когда дует южный ветер, я сумею отличить сокола от сороки.
Входит Полоний.
Полоний
Приветствую вас, господа.
Гамлет
Послушайте, Гильденстерн, и вы тоже, на каждое ухо по слушателю: вот этот большой ребенок, которого вы здесь видите, еще не вышел из пеленок.
Розенкранц
Может быть, он снова к ним вернулся, ведь говорят, что старик — вдвойне ребенок.
Гамлет
Я подозреваю, что он явился сообщить мне об актерах, запомните это. Вы правы, мой друг, это, действительно, было в понедельник утром.
Полоний
Милорд, я должен сообщить вам новость.
Гамлет
Милорд, я должен сообщить вам новость. Когда Росций был актером в Риме...
Полоний
Актеры сюда приехали, милорд.
Гамлет
Ну, ну, толкуйте.
Полоний
Честное слово...
Гамлет
И каждый актер верхом на осле.
Полоний
Это лучшие актеры на свете как для трагедии, так и для комедии, представлений исторических, пасторальных, пасторально-комических, историко-пасторальных, трагико-исторических, трагико-комико-историко-пасторальных, как для сцен, не подходящих под разделение, так и для ничем не ограниченных поэм. Сенека им не слишком тяжел, а Плавт не слишком легок. И нет равных им актеров как для исполнения твердых текстов, так и для свободных.
Гамлет
О, Иеффай, судья израильский, какое у тебя было сокровище!
Полоний
Какое у него было сокровище, милорд?
Гамлет
Вот какое:
«Милая дочка одна у него,
И очень ее он любил».
Полоний (в сторону)
Все еще о моей дочери.
Гамлет
Разве я не прав, старый Иеффай?
Полоний
Если вы меня называете Иеффаем, милорд, то у меня, действительно, есть дочь, которую я очень люблю.
Гамлет
Нет, это из этого не следует.
Полоний
А что же следует, милорд?
Гамлет
Вот что:
«И вот случайно,
Бог весть как...»
А дальше вы знаете:
«Случилось так,
Все знают как...»
Первая строфа этой набожной песни расскажет вам дальнейшее. Вы видите, вот идет причина того, что мне надо сокращать.
Входят четверо или пятеро актеров.
Очень рад вам, господа, очень рад вам всем, очень рад, добрые друзья. А, мой старый друг, твое лицо сильно обросло с тех пор, как я видел тебя последний раз, или ты приехал в Данию, чтобы поразить меня бородой? И вы, моя молодая дама и сударка, клянусь богородицей, с тех пор, как я вас видел, сударыня моя, вы стали ближе к небу на целый каблук. Молите бога, чтоб ваш голос не треснул, как изъятая из обращения золотая монета. Господа, я очень рад вам всем. Ну, скорее к делу. Как французские сокольничьи, мы будем напускать соколов на все, что увидим. Ну, поскорее какой-нибудь монолог. Ну, покажите же свое искусство! Ну, какой-нибудь страстный монолог.
1-й актер
Какой же монолог, милорд?
Гамлет
Ты как-то читал мне монолог из пьесы, которая никогда не игралась, а если и игралась, то не больше одного раза, потому что я помню, что эта пьеса не понравилась; для большинства это было вроде икры. Но, по моему мнению и по мнению других, которые понимают в этом больше меня, это была превосходная пьеса, хорошо распределенная по сценам, построенная с таким же уменьем, как и чувством меры. Я помню, кто-то сказал, что в стихах не хватало соли, чтоб придать им вкус, и что в фразе не было ничего, что указывало бы на высокопарность автора, — однако называли это честным приемом, более здоровым, чем нежным, и более красивым, чем тонким. Больше всего мне полюбился там один монолог, рассказ Энея Дидоне, и особенно то место, где он говорит об убийстве Приама. Если он живет еще у вас в памяти, начните с этой строчки, подождите, подождите...
«Жестокий Пирр, как зверь Гирканский...»
Нет, не так, но начинается с Пирра.
«Жестокий Пирр, тот, чьи черны доспехи,
Как замыслы его, был с ночью схож,
Когда лежал он в гибельном коне,
И страшный черный цвет размалевал он
Еще страшнейшим. С головы до ног
Он стал весь алый. Как в наряде мерзком,
В крови отцов, и матерей, и дев,
Запекшейся от пламени пожаров,
Что окаянным и ужасным светом
Убийства освещали, он пылал
Огнем и гневом, весь измаран кровью,
Налипшей на него; глаза, как угли —
Приама-старца ищет адский Пирр».
Теперь продолжайте вы.
Полоний
Ей-богу, милорд, хорошо прочитано, верным тоном и с хорошим чувством меры.
1-й актер
«Вот он нашел его, но тщетно бьется
Царь с греками; и дряхлый меч его
Не повинуется руке — лежит,
Где опустился, воле не послушен.
Но ринулся боец неравный, Пирр,
И на Приама грозно замахнулся;
И лишь от свиста дикого меча
Пал слабый царь. Бессмертный Илион,
Как бы почувствовав Приама гибель,
Горящею главою пал. Треск мерзкий
Слух Пирра поражает. Меч его,
Готовый уж на голову седую
Приама древнего упасть, застыл.
И, как злодей с картины. Пирр стоял,
Бесчувственный меж волей и деяньем,
Не двигаясь.
Но как мы часто видим пред грозою, —
Молчанье в небесах, недвижны тучи,
Безмолвен дерзкий ветер, и земля
Внизу тиха, как смерть. Вдруг гром ужасный
Все сотрясает. Так, помедлив, Пирр
Подвигнут к делу вставшей снова местью.
И никогда, куя доспехи Марсу
Несокрушимые, циклопов молот
Так тяжело не падал, как кровавый
Меч Пирра на Приама.
Стыд, стыд, Фортуна, ты блудница! Боги,
Всем сонмом власть ее вы отнимите,
Сломите ей колеса все и спицы
И обод выкиньте с горы небесной
В ад, к дьяволам».
Полоний
Это слишком длинно.
Гамлет
Это можно отправить к цирюльнику вместе с вашей бородой. Прошу тебя, продолжай. Ему нравятся только шутовские пляски или непристойные рассказы, все остальное нагоняет на него сон. Продолжай. Дойди до Гекубы.
1-й актер
«О, кто б в лохмотьях увидал царицу»...
Гамлет
«В лохмотьях царицу»?
Полоний
Это хорошо — «в лохмотьях царицу», это хорошо.
1-й актер
«Босая мечется она и хочет
Залить слезами пламя. Голова
Повязана не диадемой, тряпкой;
И тело, истомленное родами,
Прикрыла вместо платья простыня,
Захваченная в ужасе. О, кто бы,
Увидев это, словом ядовитым
Не проклял бы предательство Фортуны?
И даже боги, если б увидали,
Когда, над телом гнусно издеваясь,
Пирр перед ней труп мужа растерзал
И услыхали вопль ее истошный —
Иль уж ничем земным богов не тронешь? —
Горящие небесные глаза
Слезами б залились, и сами боги
Над нею сжалились».
Полоний
Взгляните, как он побледнел, и на глазах у него слезы, Прекратите, прошу вас.
Гамлет
Хорошо. Ты потом доскажешь мне остальное. Добрейший лорд, последите за тем, чтоб актеров хорошо устроили. И чтоб обращались с ними порядочно, слышите? Ведь они — сокращенная хроника нашего времени; и для вас дурная эпитафия после вашей смерти лучше, чем их плохой отзыв при вашей жизни.
Полоний
Я обойдусь с ними, милорд, сообразно их заслугам.
Гамлет
Нет, черт возьми, человек гораздо лучше. Если с каждым человеком обращаться сообразно его заслугам, то кто избежит порки? Обойдитесь с ними сообразно с вашей собственной честью и достоинством. Чем меньшего они заслуживают, тем больше заслуга вашей доброты. Проводите их.
Полоний
Идемте, господа.
Гамлет
Идите за ним, друзья; завтра мы поглядим на ваше представление.
Полоний уходит со всеми актерами, кроме 1-го.
Послушай, старый друг, можете вы сыграть «Убийство Гонзаго»?
1-й актер
Можем, милорд.
Гамлет
Мы поглядим его завтра вечером. А если понадобится, вы сможете выучить двенадцать или шестнадцать строк, которые я напишу и вставлю туда? Можете или нет?
1-й актер
Можем, милорд.
Гамлет
Очень хорошо. Ступай за тем господином, да, смотри, не издевайтесь над ним.
1-й актер выходит.
Мои добрые друзья, я оставляю вас до вечера. Я очень рад видеть вас в Эльсиноре.
Розенкранц
Милорд мой добрый!
Гамлет
Идите с Богом.
Розенкранц и Гильденстерн выходят.
Вот и один я.
О, что за дрянь я, что за подлый раб!
И не чудовищно ли, что актер
Одной лишь выдумкой, лишь сном о страсти,
Так вымыслу свой подчиняет дух,
Что от его работы он бледнеет,
И слезы льет, и ужас на лице,
И голос разбивается, весь образ
Берет плоть вымысла. А что — причина?
Ничто! Гекуба!
Что он Гекубе? Что ему Гекуба?
А плачет он о ней. Что б сделал он,
Когда б имел для страсти он причину,
Когда б она подсказана была,
Как мне? Слезами затопил бы сцену,
Всем растерзал бы уши страшной речью,
Виновных бы с ума свел, а невинных
Заставил трепетать, смутил невежд
И зрителям потряс бы слух и зренье!
А я?
Дурак тупой и жалкий, чахну здесь
И, к своему же делу равнодушный,
Как простофиля, даже говорить
Не смею я, и даже за него,
За короля, чья дорогая жизнь
И власть так низко отняты. Я — трус?
Кто подлецом здесь назовет меня?
Пробьет башку? Клок бороды мне вырвет?
В лицо его швырнет? Кто за нос дернет?
Загонит в глотку ложь до самых легких?
Кто хочет это сделать? Ха!
Я вынес бы, ей-богу. У меня
Ведь печень голубиная, нет желчи,
Раз мне обида не горька. А то
Всех ястребов давно бы откормил
Я этой падалью. Подлец кровавый!
Срамной и низкий, гнусный, злой подлец!
О месть!
Какой осел я! Вот так смелость! Сын
Любимого убитого отца,
Я, к мести небом призванный и адом,
Как потаскуха, душу отвожу
И как последняя ругаюсь шлюха,
Как судомойка!
О, тьфу, тьфу, тьфу! Встань, разум! Я слыхал,
Что иногда преступники в театре
Бывали так потрясены искусством,
Что здесь же в злодеяньях признавались.
Хоть и безгласное, заговорит
Убийство самым дивным языком.
Сыграют мне актеры что-нибудь
Вроде убийства моего отца
Здесь, перед дядей. За его глазами
Следить я буду, в глубину проникну,
И, если вздрогнет он, я буду знать,
Что делать мне. Быть может, этот дух —
Сам дьявол. Ведь легко ему принять
И милый образ. И, быть может, видя
Печаль мою и слабость, — над такими
Он душами особенно силен, —
Меня он обманул, чтоб погубить.
Верней улика мне нужна, чем это.
Тем представленьем сеть закину я,
Чтоб изловить мне совесть короля.
Комната въ замкѣ.
Король, Королева, Розенкранцъ, Гильденштернъ
и свита.
Король.
Добро пожаловать, мой Розенкранцъ
И Гильденштернъ! Желанье васъ увидѣть
И вмѣстѣ съ тѣмъ потребность въ вашей службѣ
Заставили призвать васъ такъ поспѣшно.
Вы слышали уже о томъ, что Гамлетъ
Преобразился вдругъ. Такъ говорю я
Затѣмъ, что онъ ни тѣломъ, ни душою
Не тотъ, что былъ. И я не понимаю,
Что — если не родителя кончина —
Могла такъ глубоко его разстроить.
Обоихъ васъ прошу я, господа —
Вы съ нимъ воспитаны, вы такъ знакомы
Съ его душой — останьтесь здѣсь на время
Въ моемъ дворцѣ. Старайтесь заманить
Его въ веселости, игру, въ забавы,
И — сколько вамъ на слѣдъ напасть удастся —
Узнайте, чѣмъ онъ сильно такъ разстроенъ.
Быть-можетъ, мы, найдя тому причину,
Найдемъ и средство излѣчить болѣзнь.
Королева.
Онъ очень часто вспоминалъ о васъ,
И я увѣрена, что нѣтъ другихъ,
Къ кому бы онъ привязанъ былъ такъ сильно.
Когда вы такъ добры, что захотите
Намъ времени немного посвятить,
Мы васъ по-королевски наградимъ.
Розенкранцъ.
Вы властью царскою облечены:
Къ чему просить? — вамъ стоитъ повелѣть.
Гильденштернъ.
Мы повинуемся. Къ стопамъ монаршимъ,
По мѣрѣ силъ, готовы нашу службу
Повергнуть мы. Повелѣвайте нами.
Король.
Благодаримъ васъ, вѣрный Розенкранцъ
И добрый Гильденштернъ.
Королева.
Благодаримъ
Васъ, Гильденштернъ и добрый Розенкранцъ.
Прошу сейчасъ отправиться къ Гамлету.
Какъ измѣнился онъ, мое дитя!
Пусть кто-нибудь изъ свиты васъ проводитъ.
Гильденштернъ.
Господь благослови — ему на радость
И благоденствiе — старанья наши.
Королева.
Аминь.
Розенкранцъ и Гильденштернъ уходятъ
съ кѣмъ нибудь изъ свиты.
Полонiй входитъ.
Полонiй.
Корнелiй, посланный къ Норвежскому двору,
И Вольтимандъ счастливо воротились,
Съ отвѣтомъ радостнымъ, мой государь.
Король.
Ты былъ всегда отцомъ вѣстей счастливыхъ.
Полонiй.
Я былъ имъ, да? О, смѣю васъ увѣрить,
Что долгъ мой, государь, люблю я такъ же,
Какъ жизнь мою, а короля какъ Бога.
И я, мнѣ кажется, успѣлъ, —
(Иль этотъ мозгъ по хитрости дорогѣ
Летитъ не такъ ужъ мѣтко, какъ бывало), —
Мнѣ кажется, что я успѣлъ открыть,
Что собственно ума лишило принца.
Король.
О, говори! я жажду это слышать!
Полонiй.
Сперва послушайте пословъ; мое
Извѣстье будетъ за столомъ десертомъ.
Король.
Такъ сдѣлай же имъ честь, введи ихъ самъ.
(Полонiй уходитъ).
Онъ говоритъ, любезная Гертруда,
Что онъ открылъ причину и источникъ
Разстройства сына твоего.
Королева.
Причина
Одна, боюсь я: смерть его отца
И скорый бракъ нашъ.
Король.
Хорошо, узнаемъ.
Полонiй возвращается съ
Корнелiемъ и Вольтимандомъ.
Добро пожаловать! что ты привезъ
Отъ славнаго норвежскаго монарха,
Мой добрый Вольтимандъ?
Вольтимандъ.
Желанье счастья,
Поклонъ за дружелюбный ваш поклонъ.
Едва успѣли мы промолвить слово,
Какъ онъ велѣлъ наборъ остановить.
Онъ полагалъ, что цѣль вооруженья —
Походъ на поляковъ; но, вникнувъ въ дѣло,
Нашелъ, что вамъ готовится ударъ.
Обиженный, что такъ легко играютъ
Его болѣзнью, саномъ и лѣтами,
Арестовать велитъ онъ Фортинбраса.
Принцъ повинуется; изъ устъ монарха
Онъ строго осужденъ и, наконецъ,
Даетъ предъ дядею обѣтъ вовѣки
Оружiя на насъ не подымать.
Старикъ, въ восторгѣ, подарилъ ему
Пять тысячъ кронъ доходовъ ежегодныхъ
И полномочiе вѣсти солдатъ,
Имъ набранныхъ, на поляковъ. Онъ проситъ...
Все это здѣсь изложено подробно.
(Подаетъ бумагу).
Чтобы вы благоволили разрѣшить
Войскамъ походъ чрезъ датскiя владѣнья
На тѣхъ условiяхъ о платежѣ
И безопасности, какiя здѣсь
Означены въ письмѣ, мной вамъ врученномъ.
Король.
Мы на досугѣ разберемъ письмо,
Дадимъ отвѣтъ и дѣло все обсудимъ,
А между тѣмъ благодаримъ за трудъ.
Теперь идите отдохнуть, а ночью
Мы попируемъ вмѣстѣ. Очень рады
Васъ видѣть здѣсь.
Вольтимандъ и Корнелiй уходятъ.
Полонiй.
Благополучно дѣло
Окончено. Пресвѣтлый государь
И государыня, распространяться,
Что значитъ преданность, что власть монарха,
Зачѣмъ день – день, ночь – ночь и время – время,
Все значило бы это расточать
И день, и ночь, и время попустому.
И такъ какъ краткость есть душа ума,
А многословiе — его прикраса,
Я буду кратокъ. Сынъ помѣшанъ вашъ.
Такъ называю я его затѣмъ,
Что въ чемъ иномъ и состоитъ безумство,
Когда не въ томъ, что человѣкъ безуменъ?
Но не о томъ...
Королева.
Поменѣе искусства,
Но дѣла больше!
Полонiй.
Честью вамъ клянусь,
Въ моихъ словахъ нисколько нѣтъ искусства.
Что онъ безуменъ — это правда; правда,
Что жаль его, и жаль, что это правда.
Метафора глупа, такъ прочь ее!
Я безъ искусства къ дѣлу приступаю.
Мы приняли, что онъ сошелъ съ ума —
Что остается намъ? Открыть причину
Сего эффекта — правильнѣй: дефекта
Затѣмъ, что дефективный сей эффектъ
На чемъ-нибудь основанъ. Вотъ въ чемъ дѣло!
Подумайте объ этомъ, королева.
Я дочь имѣю, ибо эта дочь
Моя; изъ должнаго повиновенья
Она мнѣ вотъ что отдала. Теперь
Прошу отгадывать и заключать.
(читаетъ).
«Небесной, идолу души моей, прелестнѣйшей Офелiи». Дурное выраженiе, истертое. «Прелестнѣйшая» — истертое выраженiе. Но слушайте только:
«Ея милой, снѣжной груди» — и прочее.
Королева.
И это Гамлетъ къ ней писалъ?
Полонiй.
Позвольте!
Я все вамъ разскажу.
(читаетъ).
«Не вѣрь, что есть огонь въ звѣздахъ,
Что солнце ходитъ въ небесахъ
И согрѣваетъ грудь твою;
Но вѣрь, что я тебя люблю.
«О, милая Офелiя, стихи мнѣ не даются; я не владѣю искусствомъ размѣрять свои вздохи, но вѣрь мнѣ, что я тебя глубоко люблю, моя милая! Прощай.
Твой навсегда, пока живетъ еще это тѣло,
Гамлетъ».
Вотъ что мнѣ дочь послушная вручила
И все подробно разсказала мнѣ:
Когда и какъ въ любви онъ признавался.
Король.
Какъ приняла она его любовь?
Полонiй.
Какого мнѣнiя вы обо мнѣ?
Король.
Ты честный, благородный человѣкъ.
Полонiй.
И это я желалъ бы доказать.
Но что подумали бы вы, узнавши,
Что видѣлъ я, какъ вспыхнула любовь,....
(А должно знать, что я её замѣтилъ
Когда мнѣ дочь еще не говорила) —
Что обо мнѣ подумали бы вы,
Иль государыня, супруга ваша,
Играй я роль кармана для записокъ,
Иль писчаго стола? Смотри я праздно
На ихъ любовь, что думали бы вы?
Но нѣтъ, я прямо къ дѣлу приступилъ;
Моей красавицѣ сказалъ я вотъ что:
«Вѣдь Гамлетъ — принцъ; онъ не тебѣ чета, —
И этому не быть». Я приказалъ ей
Предъ Гамлетомъ замкнуть покрѣпче дверь,
Не принимать любви его залоговъ
И посланныхъ его не допускать.
Она вкусила плодъ моихъ совѣтовъ,
А онъ, отверженный, – чтобъ сократить разсказъ –
Предался грусти, вслѣдъ за тѣмъ — посту,
Потомъ безсонницѣ, потомъ впалъ въ слабость,
Потомъ въ разсѣянность и, шагъ за шагомъ,
Дошелъ къ безумiю, а насъ повергъ въ печаль.
Король.
Ты думаешь, что такъ?
Королева.
Оно весьма возможно.
Полонiй.
Желательно бы знать, когда случилось,
Чтобъ положительно сказалъ я: это такъ,
А вышло иначе?
Король.
Я не припомню.
Полонiй.
Такъ съ плечъ мнѣ голову снимите,
Когда оно не такъ. Ужъ если я
Попалъ на слѣдъ, такъ истину сыщу,
Хоть будь она сокрыта въ самомъ центрѣ.
Король.
Но какъ бы намъ развѣдать все поближе?
Полонiй.
Вы знаете, онъ въ этой галлереѣ
Часа четыре иногда гуляетъ.
Королева.
Да, правда.
Полонiй.
И въ такой-то часъ пошлю я
Къ нему Офелiю. Мы съ вами станемъ
Здѣсь за ковромъ. Замѣтьте ихъ свиданье,
И если онъ не отъ любви безуменъ,
Такъ пусть впередъ не буду я придворнымъ,
А конюхомъ, крестьяниномъ простымъ.
Король.
Увидимъ.
Королева.
Посмотри, какъ грустно, бѣдный,
Идетъ онъ и читаетъ.
Полонiй.
Прочь, прошу васъ!
Идите оба прочь! Я съ нимъ займусь.
Позвольте!
(Гамлетъ входитъ читая)
(Король, королева и придворные уходятъ.)
Какъ поживаете, принцъ Гамлетъ?
Гамлетъ.
Слава Богу, хорошо.
Полонiй.
Знаете вы меня, принцъ?
Гамлетъ.
Совершенно. Ты — рыбакъ.
Полонiй.
Нѣтъ, принцъ.
Гамлетъ.
Такъ я желалъ бы, чтобы ты былъ такъ же честенъ.
Полонiй.
Честенъ, принцъ?
Гамлетъ.
Да, сударь, быть честнымъ — значитъ, какъ ведется на этомъ свѣтѣ, быть избраннымъ изъ десяти тысячъ.
Полонiй.
Сущая правда, принцъ.
Гамлетъ.
Потому что если солнце, божество, зарождаетъ червей, касаясь мертваго тѣла... Есть у тебя дочь?
Полонiй.
Есть, принцъ.
Гамлетъ.
Не пускай ее на солнце. Плодородiе благодатно; но если такая благодать достанется въ удѣлъ твоей дочери — берегись, дружокъ!
Полонiй.
Что вы хотите этимъ сказать? (Тихо.) Все на мою дочь сворачиваетъ. А, сначала онъ меня не узналъ; сказалъ, что я рыбакъ! Далеко, далеко зашелъ онъ! А, право, въ молодости и я страдалъ отъ любви не мало, почти такъ же, какъ и онъ. Заговорю съ нимъ опять. (Громко.) Что вы читаете, принцъ?
Гамлетъ.
Слова, слова, слова.
Полонiй.
Но о чемъ они говорятъ?
Гамлетъ.
Съ кѣмъ?
Полонiй.
Я разумѣю, что написано въ книгѣ, принцъ?
Гамлетъ.
Клевета. Этотъ мерзавецъ сатирикъ утверждаетъ, что у стариковъ сѣдые волосы, что лица ихъ въ морщинахъ, что съ рѣсницъ течетъ амбра и вишневый клей, что у нихъ излишнiй недостатокъ остроумiя и слабыя ноги. Хотя я свято и крѣпко во все это вѣрую, но, мнѣ кажется, не годится все писать. Вы сами, сударь, сдѣлались бы такъ же стары, какъ я, если бы могли ползти, какъ ракъ, назадъ.
Полонiй (тихо).
Это хотя и безумiе, однако систематическое. (Громко.) Не угодно ли вамъ укрыться отъ вѣтра, принцъ?
Гамлетъ.
Въ могилѣ?
Полонiй.
Да, это точно значило бы укрыться отъ вѣтра. (Тихо.) Какъ мѣтки иногда его отвѣты! И это часто удается безумiю, а уму и здравому разсудку — не такъ-то. Оставлю его и постараюсь устроить свиданiе его съ моею дочерью. (Громко.) Позвольте, принцъ, засвидѣтельствовать вамъ мое почтенiе и попросить васъ дать мнѣ отпускъ.
Гамлетъ.
Я ничего не дамъ вамъ охотнѣе, исключая моей жизни, моей жизни, моей жизни.
Полонiй.
Прощайте, принцъ.
Гамлетъ (тихо).
Несносные старые дураки!
Входятъ Розенкранцъ и Гильденштернъ.
Полонiй.
Вы ищете принца Гамлета? Онъ тамъ.
Розенкранцъ.
Благодарю васъ.
(Полонiй уходитъ.)
Гильденштернъ.
Ваше высочество!
Розенкранцъ.
Глубокоуважаемый принцъ!
Гамлетъ.
Дорогiе друзья мои! Что ты подѣлываешь, Гильденштернъ? А, Розенкранцъ! Каково поживаете?
Розенкранцъ.
Какъ всѣ ничтожные сыны персти.
Гильденштернъ.
Мы счастливы, потому что не слишкомъ счастливы; мы не маковка на шляпѣ Фортуны.
Гамлетъ.
Но и не подошва ея башмаковъ?
Розенкранцъ.
И то нѣтъ.
Гамлетъ.
Стало-быть, вы живете около ея пояса, въ средоточiи ея милостей?
Гильденштернъ.
Да, правда, мы съ нею близки.
Гамлетъ.
Какъ! оба? Правда — она женщина легкаго поведенiя... Что новаго?
Розенкранцъ.
Ничего, принцъ; развѣ, что свѣтъ сталъ честнымъ.
Гамлетъ.
Значитъ, близокъ день страшнаго суда. Но ваша новость несправедлива! Позвольте поразспросить васъ подробнѣе. Въ чемъ провинились вы, друзья, передъ Фортуною, что она посылаетъ васъ сюда въ тюрьму?
Гильденштернъ.
Въ тюрьму, принцъ?
Гамлетъ.
Данiя — тюрьма.
Розенкранцъ.
Такъ и весь свѣтъ тюрьма.
Гамлетъ.
Превосходная. Въ ней много ямъ, каморокъ и конурокъ. Данiя одна изъ худшихъ.
Розенкранцъ.
Мы другого мнѣнiя, принцъ.
Гамлетъ.
Такъ для васъ она и не тюрьма. Само по-себѣ ничто не дурно, ни хорошо; мысль дѣлаетъ его тѣмъ или другимъ. Для меня Данiя — тюрьма.
Розенкранцъ.
Ваша любовь къ славѣ дѣлаетъ ее тюрьмою; она слишкомъ тѣсна для вашего духа.
Гамлетъ.
О, Боже! Я могъ бы заключиться въ орѣховую скорлупу и считать себя королемъ необъятнаго пространства, если бы не злые сны мои.
Гильденштернъ.
Эти сны — честолюбiе. Истинная сущность честолюбiя есть только тѣнь сновидѣнiя.
Гамлетъ.
Сновидѣнiе само есть только тѣнь.
Розенкранцъ.
Конечно, и мнѣ кажется, что честолюбiе такъ воздушно и туманно, что оно только тѣнь тѣни.
Гамлетъ.
Итакъ, наши нищiе — тѣла, а короли и великолѣпные герои — тѣни нищихъ. Не пойти ли ко двору? Я, право, не мастеръ разсуждать.
Розенкранцъ и Гильденштернъ.
Мы къ вашимъ услугамъ.
Гамлетъ.
Ни слова объ этомъ. Я не хочу считать васъ заодно съ прочими моими покорнѣйшими слугами; должно отдать имъ справедливость, они мнѣ ужасно прислуживаютъ. Будемъ же говорить, какъ друзья: зачѣмъ вы въ Эльсинорѣ?
Розенкранцъ.
Мы желали посѣтить васъ — и только.
Гамлетъ.
Нищiй, я бѣденъ и благодарностью; но благодарю васъ, друзья, и, повѣрьте мое спасибо еще полушкою дороже. За вами не посылали? Вы сами вздумали прiѣхать? добровольно? Ну, руку на сердце и говорите прямо.
Гильденштернъ.
Что же сказать намъ, принцъ?
Гамлетъ.
Что угодно — только дѣло. За вами посылали и въ вашихъ взорахъ есть что-то въ родѣ признанiя: ваша скромность не довольно хитро его скрываетъ. Я знаю, добрый король и королева посылали за вами.
Розенкранцъ.
Зачѣмъ, принцъ?
Гамлетъ.
Это вы должны мнѣ сказать! Заклинаю васъ правами нашего товарищества, союзомъ юности, всегда вѣрною любовью, всѣмъ еще болѣе дорогимъ, чѣмъ тронулъ бы вашу душу лучшiй ораторъ — скажите прямо: посылали за вами или нѣтъ?
Розенкранцъ (Гильденштерну).
Что ты на это скажешь?
Гамлетъ (тихо).
Довольно: понимаю. — (Громко) Не скройте ничего, если вы меня любите.
Гильденштернъ.
Принцъ, за нами посылали.
Гамлетъ.
Я скажу вамъ зачѣмъ; моя догадка предупредитъ ваше признанiе и вы не нарушите тайны короля и королевы. Съ недавнихъ поръ, не знаю отъ чего, утратилъ я всю мою веселость, оставилъ обычныя занятiя, и, точно, душѣ моей такъ худо, что это прекрасное созданiе — земля, кажется мнѣ безплодною скалою; этотъ чудесный небосклонъ, эта величественная кровля, сверкающая золотымъ огнемъ, — чтожъ, мнѣ она кажется только смѣшенiемъ ядовитыхъ паровъ. Какое образцовое созданiе человѣкъ! Какъ благороденъ разумомъ! Какъ безграниченъ способностями! Какъ значителенъ и чудесенъ въ образѣ и движенiяхъ! Въ дѣлахъ какъ подобенъ ангелу! Въ понятiи Богу! Краса мiра! вѣнецъ всего живаго! И чтожъ, мнѣ эта эссенцiя праха? Мнѣ мужчины скучны — и женщины тоже, хотя твоя улыбка и несогласна, кажется, съ этимъ.
Розенкранцъ.
У меня и въ мысляхъ этого не было, принцъ.
Гамлетъ.
Чего же ты смѣялся, когда я сказалъ, что мужчины мнѣ скучны?
Розенкранцъ.
Я думалъ, какъ постно угостите вы актеровъ, если это такъ. Мы съѣхались съ ними дорогой; они ѣдутъ сюда предложить вамъ свои услуги.
Гамлетъ.
Играющiй королей — добро пожаловать. Я заплачу дань его величеству. Странствующiй рыцарь найдетъ дѣло мечу и копью; любовникъ не будетъ вздыхать даромъ; весельчакъ спокойно дотянетъ роль свою; дуракъ разсмѣшитъ смѣшливыхъ, и героиня свободно выскажетъ свои мысли, если онѣ не споткнутся о стихи. Что это за актеры?
Розенкранцъ.
Тѣ самые, которые вамъ такъ нравились: городскiе трагики.
Гамлетъ.
Зачѣмъ же они странствуютъ? Постоянное жилище выгоднѣе для славы и доходовъ ихъ.
Розенкранцъ.
Я думаю, что причиной кой-какiя нововведенiя.
Гамлетъ.
Что, пользуются они тѣмъ же уваженiемъ, какъ и прежде, когда я былъ въ городѣ? Попрежнему ихъ посѣщаютъ?
Розенкранцъ.
Нѣтъ, уже не столько.
Гамлетъ.
Отчего? Позаржавѣли они?
Розенкранцъ.
Нѣтъ, они трудятся, какъ и прежде. Но нашлось гнѣздо дѣтей, маленькихъ птенцовъ, которые вѣчно пищатъ громче смысла и имъ безчеловѣчно за то аплодируютъ. Теперь они въ модѣ и шумятъ на народныхъ театрахъ — какъ называютъ они ихъ — до того, что многiе со шпагою въ рукѣ боятся гусинаго пера и не смѣютъ туда войти.
Гамлетъ.
Какъ? они дѣти? Кто же содержитъ ихъ? какъ имъ платятъ? И покинутъ ли они свое искусство, когда потеряютъ голосъ? Выросши до обыкновенныхъ актеровъ — что очень вѣроятно, если они лишены лучшихъ средствъ — не обвинятъ ли они въ несправедливости своихъ авторовъ, заставлявшихъ ихъ декламировать противъ собственной будущности?
Розенкранцъ.
Право, съ обѣихъ сторонъ довольно было дѣла, и народъ не совѣстился раздражать ихъ другъ противъ друга. Нѣсколько времени нельзя было выручить ни копѣйки за пьесу, если авторъ и актеры не бранились въ ней съ своими противниками.
Гамлетъ.
Возможно ли!
Гильденштернъ.
И головамъ доставалось.
Гамлетъ.
И дѣти побѣдили.
Розенкранцъ.
Безъ сомнѣнiя, принцъ, и самого Геркулеса.
Гамлетъ.
Неудивительно, потому что мой дядя сталъ королемъ Данiи, и тѣ, которые дѣлали ему рожи при жизни отца моего, даютъ теперь 20, 40, 50, даже 100 червонцевъ за минiатюрный портретъ его. Чортъ возьми! тутъ оказалось бы нѣчто сверхъестественное, если бы философiи удалось доискаться истины!
(Трубы за сценой.)
Гильденштернъ.
Вотъ и актеры.
Гамлетъ.
Друзья, я радъ видѣть васъ въ Эльсинорѣ. Дайте ваши руки. Гостей всегда принимаютъ съ комплиментами и церемонiями: позвольте же и васъ принять на тотъ же манеръ, затѣмъ что, иначе, мое обращенiе съ актерами, которое, увѣряю васъ, наружно будетъ очень хорошо, покажется лучше, нежели съ вами. Добро пожаловать! Но мой дядя-отецъ и тетка-мать ошибаются...
Гильденштернъ.
Въ чемъ, принцъ?
Гамлетъ.
Я безуменъ только при норд-вестѣ; если же вѣтеръ съ юга, я еще могу отличить сокола отъ цапли.
Входитъ Полонiй.
Полонiй.
Здравствуйте, господа.
Гамлетъ.
Послушай, Гильденштернъ, и ты, Розенкранцъ — на каждое ухо по слушателю: это большое дитя еще не вышло изъ пеленокъ.
Розенкранцъ.
Можетъ-быть, онъ снова попалъ въ нихъ. Говорятъ же, что старые люди дѣлаются дѣтьми.
Гамлетъ.
Я предсказываю, что онъ пришелъ извѣстить объ актерахъ. Замѣчайте! Да, точно, это было въ понедѣльникъ утромъ.
Полонiй.
У меня есть новости, принцъ.
Гамлетъ.
И у меня есть новости: когда Росцiй былъ въ Римѣ актеромъ...
Полонiй.
Актеры прiѣхали, принцъ.
Гамлетъ.
Быть не можетъ!
Полонiй.
Увѣряю васъ честью.
Гамлетъ.
И каждый ѣхалъ на ослѣ...
Полонiй.
Лучшiе актеры въ свѣтѣ! Лучшiе для трагедiй, комедiй, пастушескихъ драмъ, пастушеско-комическихъ, историко-пастушескихъ, трагико-историческихъ, траги-комико-историко-пастушескихъ, для нераздѣльнаго дѣйствiя и безграничныхъ поэмъ. Сенека для нихъ не слишкомъ печаленъ, Плавтъ — не слишкомъ веселъ. Нѣтъ равныхъ имъ ни въ заученномъ, ни въ импровизацiи.
Гамлетъ.
О, Iевөай, судья Израиля! какимъ сокровищемъ обладалъ ты!
Полонiй.
Какимъ, принцъ?
Гамлетъ.
Какимъ? —
Онъ красавицу-дочь
Всей душою любилъ.
Полонiй(тихо).
Все о моей дочери!
Гамлетъ.
Не правъ ли я, старый Iевөай?
Полонiй.
Если вы называете меня Iевөаемъ, принцъ, такъ у меня есть дочь, которую я горячо люблю.
Гамлетъ.
Нѣтъ, этого вовсе не слѣдуетъ.
Полонiй.
Что же слѣдуетъ, принцъ?
Гамлетъ.
Что? —
Что придетъ все къ концу,
Какъ угодно Творцу.
А потомъ, ты самъ знаешь: —
И случилось съ ней то,
Что намъ всѣмъ суждено.
Остальное ты можешь дочитать въ святочной пѣснѣ; рѣчь мою прерываютъ новыя лица.
(Входятъ 4 или 5 актеровъ).
Добро пожаловать, прiятели! Здравствуйте! — Радъ видѣть тебя здоровымъ! — Здорово, друзья! — А, старый другъ, какъ же обросло лицо твое съ тѣхъ поръ, какъ я видѣлъ тебя въ послѣднiй разъ! Надѣюсь, ты не будешь шептать себѣ въ бороду? — А, красавица моя! Ты поднялась къ небу на цѣлый каблукъ. Дай Богъ, чтобы твой голосъ не потерялъ свою звонкость, какъ истертая монета. — Добро пожаловать, господа! Бросимся же, какъ французскiе соколиные охотники, на первое, что ни встрѣтится. Сейчасъ что-нибудь представить! Покажите ваше искусство. Ну, патетическiй монологъ!
1-й Актеръ.
Что прикажете, принцъ?
Гамлетъ.
Я слышалъ когда-то, какъ ты декламировалъ монологъ — но его никогда не произносили на сценѣ, или не больше одного раза: я помню, пьеса не понравилась толпѣ; это былъ апельсинъ для извѣстнаго рода животныхъ. Но я и другiе, которыхъ мнѣнiе въ этихъ вещахъ гораздо основательнѣе моего, почитали ее превосходной пьесой; сцены были расположены искусно и обработаны съ умомъ и простотою. Я помню, кто-то сказалъ, что въ стихахъ нѣтъ соли и перцу для приправы смысла, а въ выраженiяхъ нѣтъ мыслей, которыя обличали бы въ авторѣ чувство; но онъ назвалъ эту пьесу простою, здоровою и прiятною, и гораздо больше прекрасною, чѣмъ украшенною. Одинъ отрывокъ нравился мнѣ особенно: разсказъ Энея Дидонѣ, особенно въ томъ мѣстѣ, гдѣ онъ говоритъ объ убiйствѣ Прiама. Если помнишь, начни съ этого стиха... Постой... постой...
«Суровый Пирръ, какъ африканскiй левъ...»
Нѣтъ, я ошибаюсь; но начинается Пирромъ...
«Суровый Пирръ, котораго доспѣхи,
Какъ черный замыселъ, подобны были тьмѣ
Той полночи, когда лежалъ онъ въ чревѣ
Бѣдой грозившаго коня — теперь
Перемѣнилъ на образѣ ужасномъ
Ужасный цвѣтъ: отъ головы до пятъ
Онъ весь багровъ; обрызганъ алой кровью
Родителей, сыновъ и дочерей:
Весь закаленъ огнемъ горящихъ улицъ,
Предательски свѣтящихъ на пути
Къ цареубiйству. Распаленный гнѣвомъ,
Въ крови, засохшей на его доспѣхахъ,
Съ огнемъ въ очахъ, свирѣпый ищетъ Пирръ
Отца Прiама...»
Продолжай!
Полонiй.
Ей-богу, принцъ; вы прекрасно декламируете: съ хорошимъ выраженiемъ и благородно.
1-й Актеръ.
«Онъ его находитъ:
Прiама мечъ не досягаетъ грековъ;
Не повинуется ему клинокъ —
Лежитъ, гдѣ палъ, не внемля повелѣнью.
Въ неравный бой вступаетъ Пирръ съ Прiамомъ;
Во гнѣвѣ мечъ занесъ онъ далеко,
Но старецъ палъ, не выждавши удара,
Отъ свиста лезвея. Казалось, Троя
Полмертвая воскресла отъ удара,
Главою пламенной поникла въ прахъ
И Пирра слухъ сковала страшнымъ трескомъ.
Его клинокъ, уже летящiй долу
На снѣжную главу Прiама-старца,
Казалось въ воздухѣ повисъ —
Такъ Пирръ стоялъ, какъ статуя тирана,
И будто бы безъ силы и безъ воли
Не дѣлалъ ничего. Но такъ же,
Какъ часто мы предъ бурей замѣчаемъ,
Притихъ зефиръ, безмолвны облака,
Улегся вѣтръ, земля, какъ смерть, недвижна —
И вдругъ пространство разсѣкаетъ громъ:
Такъ, послѣ тихаго мгновенья, Пирръ
Опять возсталъ для яростнаго мщенья —
И никогда циклоповъ тяжкiй молотъ
Не падалъ такъ на Марсову броню,
Какъ Пирра мечъ палъ на царя Прiама.
Погибни же, измѣнница Фортуна!
Владычества ее лишите, боги!
Переломайте спицы колеса
И въ нѣдра тартара скатите ободъ
Съ высотъ небесныхъ!»
Полонiй.
Это слишкомъ длинно.
Гамлетъ.
Какъ твоя борода. Не худо бы и то, и другое обрить. Пожалуйста продолжай. Онъ спитъ, когда не слышитъ пошлостей или непристойностей. Продолжай о Гекубѣ.
1-й Актеръ.
«Но кто – увы, кто въ скорбномъ одѣяньи Царицу зрѣлъ?»
Гамлетъ.
Царицу въ скорбномъ одѣяньи?
Полонiй.
Это хорошо. Царица въ скорбномъ одѣяньи – хорошо!
1-й Актеръ.
«Какъ босоногая она блуждала,
Грозя огонь залить рѣкою слезъ;
Лоскутъ на головѣ, гдѣ такъ недавно
Сiялъ вѣнецъ; на мѣсто царской мантьи,
Наброшено въ испугѣ, покрывало
На плечи исхудавшiя отъ горя.
Кто это видѣлъ, ядовитой бранью
Тотъ обезчестилъ бы богиню счастья!
И если бы ее узрѣли боги,
Когда она увидѣла, какъ Пирръ
Супруга трупъ надменно разсѣкалъ —
Взрывъ вопля ихъ, когда они не чужды
Чувствъ смертнаго, заставилъ бы рыдать
Небесъ огнистые глаза и пробудилъ бы
Въ сердцахъ боговъ безсмертныхъ состраданье»!
Полонiй.
Смотрите: онъ измѣнился въ лицѣ, онъ плачетъ. Ради Бога, перестань!
Гамлетъ.
Довольно. Остальное доскажешь въ другой разъ. Не угодно ли вамъ позаботиться объ угощенiи актеровъ? Слышите! Чтобъ ихъ хорошо приняли. Они зеркало и краткая лѣтопись своего времени. Плохая эпитафiя повредитъ тебѣ послѣ смерти меньше, чѣмъ злая эпиграмма изъ устъ ихъ, пока ты живъ.
Полонiй.
Принцъ, я приму ихъ по заслугамъ.
Гамлетъ.
Нѣтъ, прими ихъ лучше. Если обращаться съ каждымъ по заслугамъ, кто же избавится отъ пощечины? Прими ихъ согласно съ твоею честью и твоимъ саномъ: чѣмъ меньше они стоютъ, тѣмъ выше будетъ твое снисхожденiе. Возьми ихъ съ собою!
Полонiй.
Пойдемте, господа.
Гамлетъ.
Идите за нимъ, друзья. Завтра вы сыграете пьесу.
(Полонiй и всѣ актеры, кромѣ 1-го, уходятъ.)
Послушай, старый прiятель, можете вы сыграть убiйство Гонзаго?
1-й Актеръ.
Можно, принцъ.
Гамлетъ.
Такъ представьте же его завтра ввечеру. Въ случаѣ нужды, вѣдь, можно выучить строчекъ двѣнадцать, которыя мнѣ хочется сочинить и вставить въ пьесу — не правда ли?
1-й Актеръ.
Можно, ваше высочество.
Гамлетъ.
Прекрасно! Ступайте за нимъ, только не смѣйтесь надъ нимъ.
(1-ый актеръ уходитъ.)
Друзья мои, прощайте до вечера. Очень радъ видѣть васъ въ Эльсинорѣ.
Розенкранцъ и Гильденштернъ.
Слушаемъ, принцъ.
(Уходятъ.)
Гамлетъ.
Богъ съ вами! Я одинъ теперь.
Какой злодѣй, какой я рабъ презрѣнный!
Не дивно ли: актеръ, при тѣни страсти,
При вымыслѣ пустомъ, былъ въ состояньи
Своимъ мечтамъ всю душу покорить;
Его лицо отъ силы ихъ блѣднѣетъ;
Въ глазахъ слеза дрожитъ, и млѣетъ голосъ,
Въ чертахъ лица отчаянье и ужасъ,
И весь составъ его покоренъ мысли.
И все изъ ничего — изъ-за Гекубы!
Что онъ Гекубѣ? что она ему?
Что плачетъ онъ о ней? О, если бъ онъ,
Какъ я, владѣлъ призывомъ къ страсти,
Что бъ сдѣлалъ онъ? Онъ потопилъ бы сцену
Въ своихъ слезахъ и страшными словами
Народный слухъ бы поразилъ, преступныхъ
Въ безумство бы повергъ, невинныхъ въ ужасъ,
Незнающихъ привелъ бы онъ въ смятенье,
Исторгъ бы силу изъ очей и слуха.
А я, презрѣнный, малодушный рабъ,
Я дѣла чуждъ, въ мечтанiяхъ безплодныхъ
Боюсь за короля промолвить слово,
Надъ чьимъ вѣнцомъ и жизнью драгоцѣнной
Совершено проклятое злодѣйство.
Я трусъ? Кто назоветъ меня негоднымъ?
Кто черепъ раскроитъ? Кто прикоснется
До моего лица? Кто скажетъ мнѣ: ты лжешь?
Кто оскорбитъ меня рукой иль словомъ?
А я обиду перенесъ бы. Да!
Я голубь мужествомъ; во мнѣ нѣтъ желчи,
И мнѣ обида не горька; иначе,
Уже давно раба гнiющимъ трупомъ
Я вороновъ окрестныхъ угостилъ бы.
Кровавый сластолюбецъ, лицемѣръ!
Безчувственный, продажный, подлый извергъ!
Глупецъ, глупецъ! Куда какъ я отваженъ!
Сынъ милаго, убитаго отца,
На мщенье вызванный и небесами,
И тартаромъ, я расточаю сердце
Въ пустыхъ словахъ, какъ красота за деньги;
Какъ женщина, весь изливаюсь въ клятвахъ.
Нѣтъ, стыдно, стыдно! Къ дѣлу, голова!
Гмъ! Слышалъ я, не разъ преступныхъ душу
Такъ глубоко искусство поражало,
Когда они глядѣли на актеровъ,
Что признавалися они въ злодѣйствахъ.
Убiйство нѣмо, но оно порою
Таинственно, но внятно говоритъ.
Пусть кое-что предъ дядею представятъ
Подобное отцовскому убiйству:
Я буду взоръ его слѣдить, я испытаю
Всю глубину его душевной раны.
Смутится онъ — тогда свой путь я знаю.
Духъ могъ быть сатана; лукавый властенъ
Принять заманчивый, прекрасный образъ.
Я слабъ и преданъ грусти; можетъ статься,
Онъ, сильный надъ скорбящею душой,
Влечетъ меня на вѣчную погибель.
Мнѣ нужно основанiе потверже.
Злодѣю зеркаломъ пусть будетъ представленье —
И совѣсть скажется и выдастъ преступленье.
(Уходитъ.)
A Room in the Castle.
Enter King, Queen, Rosencrantz, Guildenstern,
and Attendants.
King.
Welcome, dear Rosencrantz and Guildenstern!
Moreover that we much did long to see you,
The need we have to use you did provoke
Our hasty sending. Something have you heard
Of Hamlet’s transformation; so I call it,
Since nor the exterior nor the inward man
Resembles that it was. What it should be
More than his father’s death, that thus hath put him
So much from the understanding of himself,
I cannot dream of: I entreat you both,
That, being of so young days brought up with him,
And since so neighbour’d to his youth and humour,
That you vouchsafe your rest here in our court
Some little time; so by your companies
To draw him on to pleasures, and to gather,
So much as from occasion you may glean,
Whe’r aught to us unknown afflicts him thus,
That, open’d, lies within our remedy.
Queen.
Good gentlemen, he hath much talk’d of you;
And sure I am two men there are not living
To whom he more adheres. If it will please you
To show us so much gentry and good will
As to expend your time with us awhile,
For the supply and profit of our hope,
Your visitation shall receive such thanks
As fits a king’s remembrance.
Ros.
Both your majesties
Might, by the sovereign power you have of us,
Put your dread pleasures more into command
Than to entreaty.
Guil.
But we both obey,
And here give up ourselves, in the full bent,
To lay our service freely at your feet,
To be commanded.
King.
Thanks, Rosencrantz and gentle Guildenstern.
Queen.
Thanks, Guildenstern and gentle Rosencrantz;
And I beseech you instantly to visit
My too much changed son. Go, some of you,
And bring these gentlemen where Hamlet is.
Guil.
Heavens make our presence, and our practices
Pleasant and helpful to him!
Queen.
Ay, amen!
[Exeunt Rosencrantz, Guildenstern,
and some Attendants.
Enter Polonius.
Pol.
The ambassadors from Norway, my good lord,
Are joyfully return’d.
King.
Thou still hast been the father of good news.
Pol.
Have I, my lord? Assure you, my good liege,
I hold my duty, as I hold my soul,
Both to my God and to my gracious king;
And I do think—or else this brain of mine
Hunts not the trail of policy so sure
As it hath us’d to do—that I have found
The very cause of Hamlet’s lunacy.
King.
O! speak of that; that do I long to hear.
Pol.
Give first admittance to the ambassadors;
My news shall be the fruit to that great feast.
King.
Thyself do grace to them, and bring them in.
[Exit Polonius.
He tells me, my sweet queen, that he hath found
The head and source of all your son’s distemper.
Queen.
I doubt it is no other but the main;
His father’s death, and our o’erhasty marriage.
King.
Well, we shall sift him.
Re-enter Polonius, with Voltimand
and Cornelius.
Welcome, my good friends!
Say, Voltimand, what from our brother Norway?
Volt.
Most fair return of greetings, and desires.
Upon our first, he sent out to suppress
His nephew’s levies, which to him appear’d
To be a preparation ’gainst the Polack;
But, better look’d into, he truly found
It was against your highness: whereat griev’d,
That so his sickness, age, and impotence
Was falsely borne in hand, sends out arrests
On Fortinbras; which he, in brief, obeys,
Receives rebuke from Norway, and, in fine,
Makes vow before his uncle never more
To give the assay of arms against your majesty.
Whereon old Norway, overcome with joy,
Gives him three thousand crowns in annual fee,
And his commission to employ those soldiers,
So levied as before, against the Polack;
With an entreaty, herein further shown,
[Giving a paper.
That it might please you to give quiet pass
Through your dominions for this enterprise,
On such regards of safety and allowance
As therein are set down.
King.
It likes us well;
And at our more consider’d time we’ll read,
Answer, and think upon this business:
Meantime we thank you for your well-took labour.
Go to your rest; at night we’ll feast together:
Most welcome home.
[Exeunt Voltimand and Cornelius.
Pol.
This business is well ended.
My liege, and madam, to expostulate
What majesty should be, what duty is,
Why day is day, night night, and time is time,
Were nothing but to waste night, day, and time.
Therefore, since brevity is the soul of wit,
And tediousness the limbs and outward flourishes,
I will be brief. Your noble son is mad:
Mad call I it; for, to define true madness,
What is ’t but to be nothing else but mad?
But let that go.
Queen.
More matter, with less art.
Pol
Madam, I swear I use no art at all.
That he is mad, ’tis true; ’tis true ’tis pity;
And pity ’tis ’tis true: a foolish figure;
But farewell it, for I will use no art.
Mad let us grant him, then; and now remains
That we find out the cause of this effect,
Or rather say, the cause of this defect,
For this effect defective comes by cause;
Thus it remains, and the remainder thus.
Perpend.
I have a daughter, have while she is mine;
Who, in her duty and obedience, mark,
Hath given me this: now, gather, and surmise.
(Reads.)
To the celestial, and my soul’s idol, the most beautified Ophelia.— That’s an ill phrase, a vile phrase; ‘beautified’ is a vile phrase; but you shall hear. Thus:
(Reads.)
In her excellent white bosom, these, etc.—
Queen.
Came this from Hamlet to her?
Pol.
Good madam, stay awhile; I will be faithful.
(Reads.)
Doubt thou the stars are fire;
Doubt that the sun doth move;
Doubt truth to be a liar;
But never doubt I love.
O dear Ophelia! I am ill at these numbers; I have not art to reckon my groans; but that I love thee best, O most best! believe it. Adieu.
Thine evermore, most dear lady, whilst this machine is to him,
Hamlet.
This in obedience hath my daughter shown me;
And more above, hath his solicitings,
As they fell out by time, by means, and place,
All given to mine ear.
King.
But how hath she
Receiv’d his love?
Pol.
What do you think of me?
King.
As of a man faithful and honourable.
Pol.
I would fain prove so. But what might you think,
When I had seen this hot love on the wing,—
As I perceiv’d it, I must tell you that,
Before my daughter told me,—what might you,
Or my dear majesty, your queen here, think,
If I had play’d the desk or table-book,
Or given my heart a winking, mute and dumb,
Or look’d upon this love with idle sight;
What might you think? No, I went round to work,
And my young mistress thus I did bespeak:
‘Lord Hamlet is a prince, out of thy star;
This must not be:’ and then I precepts gave her,
That she should lock herself from his resort,
Admit no messengers, receive no tokens.
Which done, she took the fruits of my advice;
And he, repulsed,—a short tale to make,—
Fell into a sadness, then into a fast,
Thence to a watch, thence into a weakness,
Thence to a lightness; and by this declension
Into the madness wherein now he raves,
And all we wail for.
King.
Do you think ’tis this?
Queen.
It may be, very likely.
Pol.
Hath there been such a time,—I’d fain know that,—
That I have positively said, ‘’Tis so,’
When it prov’d otherwise?
King.
Not that I know.
Pol.
[Pointing to his head and shoulder.]
Take this from this, if this be otherwise:
If circumstances lead me, I will find
Where truth is hid, though it were hid indeed
Within the centre.
King.
How may we try it further?
Pol.
You know sometimes he walks four hours together
Here in the lobby.
Queen.
So he does indeed.
Pol.
At such a time I’ll loose my daughter to him;
Be you and I behind an arras then;
Mark the encounter; if he love her not,
And be not from his reason fallen thereon,
Let me be no assistant for a state,
But keep a farm, and carters.
King.
We will try it.
Queen.
But look, where sadly the poor wretch comes reading.
Pol.
Away! I do beseech you, both away.
I’ll board him presently.
[Exeunt King, Queen, and Attendants.
Enter Hamlet, reading.
O! give me leave.
How does my good Lord Hamlet?
Ham.
Well, God a-mercy.
Pol.
Do you know me, my lord?
Ham.
Excellent well; you are a fishmonger.
Pol.
Not I, my lord.
Ham.
Then I would you were so honest a man.
Pol.
Honest, my lord!
Ham.
Ay, sir; to be honest, as this world goes, is to be one man picked out of ten thousand.
Pol.
That’s very true, my lord.
Ham.
For if the sun breed maggots in a dead dog, being a good kissing carrion,—Have you a daughter?
Pol.
I have, my lord.
Ham.
Let her not walk i’ the sun: conception is a blessing; but not as your daughter may conceive. Friend, look to ’t.
Pol.
[Aside.] How say you by that? Still harping on my daughter: yet he knew me not at first; he said I was a fishmonger: he is far gone, far gone: and truly in my youth I suffered much extremity for love; very near this. I’ll speak to him again. What do you read, my lord?
Ham.
Words, words, words.
Pol.
What is the matter, my lord?
Ham.
Between who?
Pol.
I mean the matter that you read, my lord.
Ham.
Slanders, sir: for the satirical rogue says here that old men have grey beards, that their faces are wrinkled, their eyes purging thick amber and plum-tree gum, and that they have a plentiful lack of wit, together with most weak hams: all which, sir, though I most powerfully and potently believe, yet I hold it not honesty to have it thus set down; for you yourself, sir, should be old as I am, if, like a crab, you could go backward.
Pol.
[Aside.] Though this be madness, yet there is method in ’t. Will you walk out of the air, my lord?
Ham.
Into my grave?
Pol.
Indeed, that is out o’ the air. [Aside.] How pregnant sometimes his replies are! a happiness that often madness hits on, which reason and sanity could not so prosperously be delivered of. I will leave him, and suddenly contrive the means of meeting between him and my daughter. My honourable lord, I will most humbly take my leave of you.
Ham.
You cannot, sir, take from me any thing that I will more willingly part withal; except my life, except my life, except my life.
Pol.
Fare you well, my lord. [Going.
Ham.
These tedious old fools!
Enter Rosencrantz and Guildenstern.
Pol.
You go to seek the Lord Hamlet; there he is.
Ros. [To Polonius.]
God save you, sir!
[Exit Polonius.
Guil.
Mine honoured lord!
Ros.
My most dear lord!
Ham.
My excellent good friends! How dost thou, Guildenstern? Ah, Rosencrantz! Good lads, how do ye both?
Ros.
As the indifferent children of the earth.
Guil.
Happy in that we are not over happy;
On Fortune’s cap we are not the very button.
Ham.
Nor the soles of her shoe?
Ros.
Neither, my lord.
Ham.
Then you live about her waist, or in the middle of her favours?
Guil.
Faith, her privates we.
Ham.
In the secret parts of Fortune? O! most true; she is a strumpet. What news?
Ros.
None, my lord, but that the world’s grown honest.
Ham.
Then is doomsday near; but your news is not true. Let me question more in particular: what have you, my good friends, deserved at the hands of Fortune, that she sends you to prison hither?
Guil.
Prison, my lord!
Ham.
Denmark’s a prison.
Ros.
Then is the world one.
Ham.
A goodly one; in which there are many confines, wards, and dungeons, Denmark being one o’ the worst.
Ros
We think not so, my lord.
Ham.
Why, then, ’tis none to you; for there is nothing either good or bad, but thinking makes it so: to me it is a prison.
Ros.
Why, then your ambition makes it one; ’tis too narrow for your mind.
Ham.
O God! I could be bounded in a nutshell, and count myself a king of infinite space, were it not that I have bad dreams.
Guil.
Which dreams, indeed, are ambition, for the very substance of the ambitious is merely the shadow of a dream.
Ham.
A dream itself is but a shadow.
Ros.
Truly, and I hold ambition of so airy and light a quality that it is but a shadow’s shadow.
Ham.
Then are our beggars bodies, and our monarchs and outstretched heroes the beggars’ shadows. Shall we to the court? for, by my fay, I cannot reason.
Ros. & Guil.
We’ll wait upon you.
Ham.
No such matter; I will not sort you with the rest of my servants, for, to speak to you like an honest man, I am most dreadfully attended. But, in the beaten way of friendship, what make you at Elsinore?
Ros.
To visit you, my lord; no other occasion.
Ham.
Beggar that I am, I am even poor in thanks; but I thank you: and sure, dear friends, my thanks are too dear a halfpenny. Were you not sent for? Is it your own inclining? Is it a free visitation? Come, come, deal justly with me: come, come; nay, speak.
Guil.
What should we say, my lord?
Ham.
Why anything, but to the purpose. You were sent for; and there is a kind of confession in your looks which your modesties have not craft enough to colour: I know the good king and queen have sent for you.
Ros.
To what end, my lord?
Ham.
That you must teach me. But let me conjure you, by the rights of our fellowship, by the consonancy of our youth, by the obligation of our ever-preserved love, and by what more dear a better proposer could charge you withal, be even and direct with me, whether you were sent for or no!
Ros. [Aside to Guildenstern.]
What say you?
Ham. [Aside.]
Nay, then, I have an eye of you. If you love me, hold not off.
Guil.
My lord, we were sent for.
Ham.
I will tell you why; so shall my anticipation prevent your discovery, and your secrecy to the king and queen moult no feather. I have of late,—but wherefore I know not,—lost all my mirth, forgone all custom of exercises; and indeed it goes so heavily with my disposition that this goodly frame, the earth, seems to me a sterile promontory; this most excellent canopy, the air, look you, this brave o’erhanging firmament, this majestical roof fretted with golden fire, why, it appears no other thing to me but a foul and pestilent congregation of vapours. What a piece of work is a man! How noble in reason! how infinite in faculty! in form, in moving, how express and admirable! in action how like an angel! in apprehension how like a god! the beauty of the world! the paragon of animals! And yet, to me, what is this quintessence of dust? man delights not me; no, nor woman neither, though, by your smiling, you seem to say so.
Ros.
My lord, there was no such stuff in my thoughts.
Ham.
Why did you laugh then, when I said, ‘man delights not me?’
Ros.
To think, my lord, if you delight not in man, what lenten entertainment the players shall receive from you: we coted them on the way; and hither are they coming, to offer you service.
Ham.
He that plays the king shall be welcome; his majesty shall have tribute of me; the adventurous knight shall use his foil and target; the lover shall not sigh gratis; the humorous man shall end his part in peace; the clown shall make those laugh whose lungs are tickle o’ the sere; and the lady shall say her mind freely, or the blank verse shall halt for ’t. What players are they?
Ros.
Even those you were wont to take delight in, tragedians of the city.
Ham.
How chances it they travel? their residence, both in reputation and profit, was better both ways.
Ros.
I think their inhibition comes by the means of the late innovation.
Ham.
Do they hold the same estimation they did when I was in the city? Are they so followed?
Ros.
No, indeed they are not.
Ham.
How comes it? Do they grow rusty?
Ros.
Nay, their endeavour keeps in the wonted pace: but there is, sir, an aery of children, little eyases, that cry out on the top of question, and are most tyrannically clapped for ’t: these are now the fashion, and so berattle the common stages,—so they call them,—that many wearing rapiers are afraid of goose-quills, and dare scarce come thither.
Ham.
What! are they children? who maintains ’em? how are they escoted? Will they pursue the quality no longer than they can sing? will they not say afterwards, if they should grow themselves to common players,—as it is most like, if their means are no better,—their writers do them wrong, to make them exclaim against their own succession?
Ros.
Faith, there has been much to-do on both sides: and the nation holds it no sin to tarre them to controversy: there was, for a while, no money bid for argument, unless the poet and the player went to cuffs in the question.
Ham.
Is it possible?
Guil.
O! there has been much throwing about of brains.
Ham.
Do the boys carry it away?
Ros.
Ay, that they do, my lord; Hercules and his load too.
Ham.
It is not very strange; for my uncle is King of Denmark, and those that would make mows at him while my father lived, give twenty, forty, fifty, a hundred ducats a-piece for his picture in little. ’Sblood, there is something in this more than natural, if philosophy could find it out.
[Flourish of trumpets within.
Guil.
There are the players.
Ham.
Gentlemen, you are welcome to Elsinore. Your hands, come then; the appurtenance of welcome is fashion and ceremony: let me comply with you in this garb, lest my extent to the players—which, I tell you, must show fairly outward—should more appear like entertainment than yours. You are welcome; but my uncle-father and aunt-mother are deceived.
Guil.
In what, my dear lord?
Ham.
I am but mad north-north-west: when the wind is southerly I know a hawk from a handsaw.
Enter Polonius.
Pol.
Well be with you, gentlemen!
Ham.
Hark you, Guildenstern; and you too; at each ear a hearer: that great baby you see there is not yet out of his swaddling-clouts.
Ros.
Happily he’s the second time come to them; for they say an old man is twice a child.
Ham.
I will prophesy he comes to tell me of the players; mark it. You say right, sir; o’ Monday morning; ’twas so indeed.
Pol.
My lord, I have news to tell you.
Ham.
My lord, I have news to tell you. When Roscius was an actor in Rome,—
Pol.
The actors are come hither, my lord.
Ham.
Buzz, buzz!
Pol.
Upon my honour,—
Ham.
Then came each actor on his ass,—
Pol.
The best actors in the world, either for tragedy, comedy, history, pastoral, pastoral-comical, historical-pastoral, tragical-historical, tragical-comical-historical-pastoral, scene individable, or poem unlimited: Seneca cannot be too heavy, nor Plautus too light. For the law of writ and the liberty, these are the only men.
Ham.
O Jephthah, judge of Israel, what a treasure hadst thou!
Pol.
What a treasure had he, my lord?
Ham.
Why
One fair daughter and no more,
The which he loved passing well.
Pol. [Aside.]
Still on my daughter.
Ham.
Am I not i’ the right, old Jephthah?
Pol.
If you call me Jephthah, my lord, I have a daughter that I love passing well.
Ham.
Nay, that follows not.
Pol.
What follows, then, my lord?
Ham.
Why,
As by lot, God wot.
And then, you know,
It came to pass, as most like it was.—
The first row of the pious chanson will show you more; for look where my abridgment comes.
Enter four or five Players.
You are welcome, masters; welcome, all. I am glad to see thee well: welcome, good friends. O, my old friend! Thy face is valanced since I saw thee last: comest thou to beard me in Denmark? What! my young lady and mistress! By ’r lady, your ladyship is nearer heaven than when I saw you last, by the altitude of a chopine. Pray God, your voice, like a piece of uncurrent gold, be not cracked within the ring. Masters, you are all welcome. We’ll e’en to ’t like French falconers, fly at anything we see: we’ll have a speech straight. Come, give us a taste of your quality; come, a passionate speech.
First Play.
What speech, my good lord?
Ham.
I heard thee speak me a speech once, but it was never acted; or, if it was, not above once; for the play, I remember, pleased not the million; ’twas caviare to the general: but it was—as I received it, and others, whose judgments in such matters cried in the top of mine—an excellent play, well digested in the scenes, set down with as much modesty as cunning. I remember one said there were no sallets in the lines to make the matter savoury, nor no matter in the phrase that might indict the author of affectation; but called it an honest method, as wholesome as sweet, and by very much more handsome than fine. One speech in it I chiefly loved; ’twas Æneas’ tale to Dido; and thereabout of it especially, where he speaks of Priam’s slaughter. If it live in your memory, begin at this line: let me see, let me see:—
The rugged Pyrrhus, like the Hyrcanian beast,—
’tis not so, it begins with Pyrrhus:—
The rugged Pyrrhus, he, whose sable arm,
Black as his purpose, did the night resemble
When he lay couched in the ominous horse,
Hath now this dread and black complexion smear’d
With heraldry more dismal; head to foot
Now is he total gules; horridly trick’d
With blood of fathers, mothers, daughters, sons,
Bak’d and impasted with the parching streets,
That lend a tyrannous and damned light
To their vile murders: roasted in wrath and fire,
And thus o’er-sized with coagulate gore,
With eyes like carbuncles, the hellish Pyrrhus
Old grandsire Priam seeks.
So proceed you.
Pol.
’Fore God, my lord, well spoken; with good accent and good discretion.
First Play.
Anon, he finds him
Striking too short at Greeks; his antique sword,
Rebellious to his arm, lies where it falls,
Repugnant to command. Unequal match’d,
Pyrrhus at Priam drives; in rage strikes wide;
But with the whiff and wind of his fell sword
The unnerved father falls. Then senseless Ilium,
Seeming to feel this blow, with flaming top
Stoops to his base, and with a hideous crash
Takes prisoner Pyrrhus’ ear: for lo! his sword,
Which was declining on the milky head
Of reverend Priam, seem’d i’ the air to stick:
So, as a painted tyrant, Pyrrhus stood,
And like a neutral to his will and matter,
Did nothing.
But, as we often see, against some storm,
A silence in the heavens, the rack stand still,
The bold winds speechless and the orb below
As hush as death, anon the dreadful thunder
Doth rend the region; so, after Pyrrhus’ pause,
Aroused vengeance sets him new a-work;
And never did the Cyclops’ hammers fall
On Mars’s armour, forg’d for proof eterne,
With less remorse than Pyrrhus’ bleeding sword
Now falls on Priam.
Out, out, thou strumpet, Fortune! All you gods,
In general synod, take away her power;
Break all the spokes and fellies from her wheel,
And bowl the round nave down the hill of heaven,
As low as to the fiends!
Pol.
This is too long.
Ham.
It shall to the barber’s, with your beard. Prithee, say on: he ’s for a jig or a tale of bawdry, or he sleeps. Say on; come to Hecuba.
First Play.
But who, O! who had seen the mobled queen—
Ham.
‘The mobled queen?’—
Pol.
That’s good; ‘mobled queen’ is good.
First Play.
Run barefoot up and down, threat’ning the flames
With bisson rheum; a clout upon that head
Where late the diadem stood; and, for a robe,
About her lank and all o’er-teemed loins,
A blanket, in the alarm of fear caught up;
Who this had seen, with tongue in venom steep’d,
’Gainst Fortune’s state would treason have pronounc’d:
But if the gods themselves did see her then,
When she saw Pyrrhus make malicious sport
In mincing with his sword her husband’s limbs,
The instant burst of clamour that she made—
Unless things mortal move them not at all—
Would have made milch the burning eyes of heaven,
And passion in the gods.
Pol.
Look! wh’er he has not turned his colour and has tears in ’s eyes. Prithee, no more.
Ham.
’Tis well; I’ll have thee speak out the rest soon. Good my lord, will you see the players well bestowed? Do you hear, let them be well used; for they are the abstracts and brief chronicles of the time: after your death you were better have a bad epitaph than their ill report while you live.
Pol.
My lord, I will use them according to their desert.
Ham.
God’s bodikins, man, much better; use every man after his desert, and who should ’scape whipping? Use them after your own honour and dignity: the less they deserve, the more merit is in your bounty. Take them in.
Pol.
Come, sirs.
Ham.
Follow him, friends: we’ll hear a play to-morrow.
[Exit Polonius, with all the Players but the First.]
Dost thou hear me, old friend; can you play The Murder of Gonzago?
First Play.
Ay, my lord.
Ham.
We’ll ha ’t to-morrow night. You could, for a need, study a speech of some dozen or sixteen lines, which I would set down and insert in ’t, could you not?
First Play.
Ay, my lord.
Ham.
Very well. Follow that lord; and look you mock him not.
[Exit First Player.]
[To Rosencrantz and Guildenstern.] My good friends, I’ll leave you till night; you are welcome to Elsinore.
Ros.
Good my lord!
[Exeunt Rosencrantz and Guildenstern.
Ham.
Ay, so, God be wi’ ye! Now I am alone.
O! what a rogue and peasant slave am I:
Is it not monstrous that this player here,
But in a fiction, in a dream of passion,
Could force his soul so to his own conceit
That from her working all his visage wann’d,
Tears in his eyes, distraction in ’s aspect,
A broken voice, and his whole function suiting
With forms to his conceit? and all for nothing!
For Hecuba!
What’s Hecuba to him or he to Hecuba
That he should weep for her? What would he do
Had he the motive and the cue for passion
That I have? He would drown the stage with tears,
And cleave the general ear with horrid speech,
Make mad the guilty and appal the free,
Confound the ignorant, and amaze indeed
The very faculties of eyes and ears.
Yet I,
A dull and muddy-mettled rascal, peak,
Like John-a-dreams, unpregnant of my cause,
And can say nothing; no, not for a king,
Upon whose property and most dear life
A damn’d defeat was made. Am I a coward?
Who calls me villain? breaks my pate across?
Plucks off my beard and blows it in my face?
Tweaks me by the nose? gives me the lie i’ the throat,
As deep as to the lungs? Who does me this?
Ha!
Swounds, I should take it, for it cannot be
But I am pigeon-liver’d, and lack gall
To make oppression bitter, or ere this
I should have fatted all the region kites
With this slave’s offal. Bloody, bawdy villain!
Remorseless, treacherous, lecherous, kindless villain!
O! vengeance!
Why, what an ass am I! This is most brave
That I, the son of a dear father murder’d,
Prompted to my revenge by heaven and hell,
Must, like a whore, unpack my heart with words,
And fall a-cursing, like a very drab,
A scullion!
Fie upon ’t! foh! About, my brain! I have heard,
That guilty creatures sitting at a play
Have by the very cunning of the scene
Been struck so to the soul that presently
They have proclaim’d their malefactions;
For murder, though it have no tongue, will speak
With most miraculous organ. I’ll have these players
Play something like the murder of my father
Before mine uncle; I’ll observe his looks;
I’ll tent him to the quick: if he but blench
I know my course. The spirit that I have seen
May be the devil: and the devil hath power
To assume a pleasing shape; yea, and perhaps
Out of my weakness and my melancholy—
As he is very potent with such spirits—
Abuses me to damn me. I’ll have grounds
More relative than this: the play’s the thing
Wherein I’ll catch the conscience of the king.
[Exit.